|
Картины:
Рябинка, 1915
Васильки. Групповой портрет, 1914
Натюрморт, 1904
|
Автомонография Игоря Грабаря
Раннее детство 1871-1880
Мой отец и моя мать - оба родом из Угорской Руси, обширной области, лежащей в Карпатских горах и входившей в состав Австро-Венгрии. В X веке это было самостоятельное утро-русское княжество, которым управлял полулегендарный князь Лаборец.
С пришествием мадьяр и основанием династии Арпада княжество в течение семи столетий сохраняло свою автономию, управлялось наместниками-мадьярами, обычно королевскими сыновьями. Только в XVII веке, после того как православие сменилось унией, эта область стала составной частью Венгрии.
Версальским трактатом область включена в состав Чехо-Словакии. Она до сих пор окружена с севера и востока русским и украинским населением Галиции и Буковины, с запада славянами - чехами, словаками, моравами - и только с юга граничит с территорией, населенной мадьярами.
Немцы издавна называют русское население Угорщины "русинами" или "рутенами", поляки и украинцы считают его "чистокровно украинским", но наши отцы и деды решительно оспаривали это утверждение, считая себя коренными русскими.
Не имея специальных лингвистических познаний, я не могу разобраться в этом вопросе, но язык утро-русских крестьян близок к украинскому. В моей памяти сохранились отдельные слова и фразы разговорной речи и песнопения, слышанные в нашей сельской церкви в раннем детстве: все они напоминают украинскую речь.
Особенно ясно помню церковное "господы, помылуй".
И все же недавние внимательные наблюдения лингвистов-славистов установили наличие в разговорной речи Угорщины чрезвычайно древних оборотов русского языка, давно исчезнувших из обращения в Северной Руси. В детстве старшие всячески старались выправлять наш украинский говор, переводя его на литературный язык.
Особенно заботился об этом дед мой по матери, Адольф Иванович Добрянский, личность настолько яркая и крупная, притом имевшая столь сильное влияние на меня в раннем детстве, что на ней я считаю необходимым остановиться больше, чем на мимолетном эпизоде.
Всю свою жизнь дедушка отдал на борьбу против мадьяризации русских и славян в Австро-Венгерской империи. Фанатический поборник славянской идеи, он неоднократно ездил в Россию, был в дружбе с Хомяковым, Аксаковым и всеми славянофилами.
В славянофильских кругах его встречали не только радушно, но и с почетом, а в Австро-Венгрии он был признанным главой славянства и самое имя его было символом объединения славянства.
Широкообразованный, окончивший кроме историко-филологического факультета инженерное отделение политехникума, он ярко выделялся среди своих сверстников и последователей, слепо ему повиновавшихся. В числе последних был и мой отец, Эммануил Иванович, овдовевший в начале 1860-x годов и женившийся в 1863 году на старшей дочери деда Ольге Адольфовне Добрянской.
Чтобы действовать открыто, а не в подполье, отец согласился поставить свою кандидатуру в депутаты Будапештского парламента, куда и был избран в середине i86o-x годов. Его явная антимадьярская деятельность создала ему репутацию врага государства и династии и вынудила его эмигрировать.
Надо ли прибавлять, что "русская идея" в глазах деда и отца отождествлялась в то время с формулой "самодержавие, православие и народность". Оба они и моя мать, также деятельно боровшаяся за этот лозунг, невероятно идеализировали свою далекую родину-мать, от которой были оторваны всякими историческими неправдами.
Во всей русской государственности и самом укладе патриархально-помещичьей русской жизни они замечали только светлые стороны, достойные подражания, кругом же себя видели одни недостатки. Главными врагами "русского дела" считали мадьяр и немцев, а основным врагом православия - католичество и все, что с ним связано, даже в славянской среде.
Поэтому врагами были и поляки, которых они ненавидели всей душой, а уж заодно и украинофилы.
Дед заводил у себя в имении, где я рос и воспитывался в детские годы, всяческие русские навыки и обычаи, вывезенные из Москвы и подмосковных имений. Он носил русскую бороду и презирал австрийские бакенбарды. Все - от манеры говорить и обращения с дворней до халатов и курительных трубок включительно - было подражанием русскому помещичьему быту.
Он всю жизнь скорбел, что его родители, бывшие униатами, дали ему неправославное имя - Адольф. В 1926 году, в день 25-летия со дня смерти дедушки, в главном городе Угорской Руси Ужгороде - мадьярском Унгваре - ему воздвигли памятник как национальному герою.
От первой жены, венгерки, умершей от родов, у отца был сын Бела, родившийся около 1860 года, служивший офицером и умерший в 1894 году. Мой родной старший брат Владимир родился в Вене в 1865 году; я родился 13 марта 1871 года в Будапеште, где отец был в то время членом парламента.
Как видно из метрики, меня крестил православный священник, серб, а восприемником был Константин Кустодиев, брат отца художника Б.М.Кустодиева.
В 18до-х годах, вскоре после окончания университета, я должен был заменить старый паспорт новым и отправился в участок. Подвыпивший паспортист, переписывая данные прежнего паспорта, перепутал их и в графе "место рождения" написал Петербург.
Как я ни убеждал его исправить ошибку, он решительно отказал мне в этом, говоря, что в участке это лучше меня знают. С тех пор оно так и повелось, протестовать было бесполезно, так как метрики у меня в то время не было и доказать ошибку я не мог, почему и до сих пор, уже и в новом паспорте, я значусь уроженцем Ленинграда.
Во всех анкетах, как известно немалочисленных за время революции, я вынужден был неизменно проставлять "Петроград", "Петербург", "Ленинград", как значилось в трудовой книжке и всяких удостоверениях.
Отец, недолго спустя после моего рождения, вынужден был бежать из Венгрии в ближайшую соседнюю страну - Италию, где было немало карпатских эмигрантов и в числе их дедушкин друг, священник Терлецкий, живший в Милане в семье миллионера-горнопромышленника князя Демидова Сан-Донато, собственника Нижне-Тагильских заводов, в качестве воспитателя его детей.
Терлецкий устроил отца преподавателем к детям, и здесь он прожил около трех лет, после чего с ними переехал в Париж, где также пробыл три года. В 1876 году он приехал в Россию, приняв здесь конспиративную фамилию Храброе, под которой я и существовал до окончания университета, когда добился официального восстановления моей настоящей фамилии - Грабарь.
Брат Владимир фамилию Храбров носил только в первый год по приезде в Россию, будучи в Егорьевской прогимназии; позднее он был принят в коллегию Павла Галагана в Киеве под своей фамилией, почему мы, родные братья, долгое время носили разные фамилии.
В 1894 году они сравнялись, однако только в русской транскрипции, тогда как на иностранных языках мы до сих пор продолжаем писать по-разному: я пишу Grabar, а брат - Нгаbаг, на том основании, что произношение буквы Г на Угорщине аналогично украинскому и потому ближе передается латинским или немецким Н, чем буквой G.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3
Продолжение...
|