|
Картины:
Последний снег
Ясный осенний вечер,
1923
Толстые женщины.
Гротеск, 1904
|
Автомонография Игоря Грабаря
Эпоха "Мира искусства" 1901-1904
В июне 1901 года мы с Щербатовым и Траубенбергом двинулись в Россию. Давно не быв здесь, я упивался впечатлениями, находя все интересным и чудесным. Но в настоящую Россию мы попали не сразу. Я не был еще на Кавказе, и мне хотелось проехать туда, тем более что в Адлере в это время находились мои родители, которых надо было повидать.
Незадолго до того, по мысли министра земледелия Ермолова, было решено приступить к культурной разработке Черноморского побережья. О плодородности его почвы, о гигантских размерах растущих здесь деревьев, о его необычайном климате и изумительных целебных водах Мацесты ходили баснословные слухи. Побережье разбили на участки и в первое время довольно легко раздавали их за небольшую плату в долголетнюю рассрочку, под непременным условием немедленной расчистки леса, посадки фруктовых и парковых деревьев, производства дренажных работ и постройки дома.
Собственными усилиями всей семьей мы в течение ряда лет это одолели.
В самом начале построили сараеобразную хибарку, а когда мы с братом стали зарабатывать несколько больше прежнего, мы делали все возможное, чтобы устроить сносной жизнь отца и матери. Позднее я даже выстроил порядочный двухэтажный дом по составленному мною довольно затейливому проекту. Но в мой первый приезд, летом 1901 года, на участке, находившемся в трех верстах от города, еще только что было приступлено к рубке леса и корчевке, и я нашел отца с матерью в Адлере, в маленькой комнате, снятой ими на лето.
Со мной были краски и холст, но, несмотря на всю роскошь природы, она меня так же мало захватила, как и тирольская: казалась чужой и непонятной. Хотя я любовался заходом солнца, синевой моря, панорамой снежных гор, но то было любование туриста и человека, а не художника. Ни тогда, ни потом я не зажегся красотой Черноморья.
Щербатов пригласил меня поехать с ним в имение его отца Наро-Фоминское по Брянской железной дороге, под Москвой. Я тем охотнее согласился, что мне смертельно хотелось побывать и пописать в средней полосе России. Мы приехали в августе и отлично здесь устроились.
Нара оказалась старинной дворянской усадьбой с очаровательными постройками первой половины XIX века: двухэтажным барским домом, вторым домом павильонного типа, с бельведером, прелестным павильоном возле главного дома, обращенным в летнюю кухню. Все это находилось в огромном столетнем парке, с дивными липовыми аллеями, из которых одна носила название "готическая", по сходству с внутренностью готического собора.
В усадьбе жило много народа. Главный дом занимала семья князя Александра Алексеевича Щербатова, имевшего трех замужних дочерей, у каждой из которых уже были дети, и сына - моего ученика. Одна из них была замужем за Новосильцевым, другая за Петрово-Соловым, третья - за князем Е.Н.Трубецким.
Александр Алексеевич был высокий старик с седыми бакенбардами, приветливый и деликатный в обращении. В Наре процветал теннис, в котором из старших всегда участвовал Трубецкой.
Из окон моей комнаты, помещавшейся в павильоне с бельведером, была видна фабрика, находившаяся по ту сторону реки Нары. Поздней осенью, в конце октября, по вечерам я часто наблюдал, как зажигались ее огни. Сначала бледные, розового цвета, они постепенно переходили в оранжевый, желтый и сверкающий белый. Было нечто фантастическое в этой сотне ослепительных глаз, глядевших из ночной черноты сквозь гнущиеся от ветра ветви сухих деревьев, под карканье воронья, тучами покрывавшего свинцовое небо.
Я пробовал, как мог, передать это жуткое впечатление, но, конечно, не выразил и десятой его доли.
Фабрика принадлежала Якунчиковым, жившим в той же Наре, вдали от села, в лесу, в котором они выстроили дом и устроили усадьбу с парком. Старик В.И.Якунчиков жил безвыездно в Москве. Это был среднего роста человек с седыми бакенбардами, совсем не похожий на коммерсанта, а скорее напоминавший одного из тех сенаторов, которых я часто видал у Ф.М.Дмитриева. Младший сын его, Н.В.Якунчиков, был дипломатом, атташе лондонского посольства, а старший - Владимир Васильевич - с женой Марией Федоровной жили летом на даче в Наре.
К началу XX века стерлась та резкая грань, которая еще в мои студенческие годы существовала между родовой аристократией и денежной. Тогда купцы не ездили еще запросто к князьям и сами не принимали их у себя, как равные равных. Теперь они прошли даже в дипломатический корпус, ранее им недоступный, и переняли у вырождавшегося дворянства все его пороки: праздность, расточительность, распутство, презрение к нижестоящим. У Якунчиковых все это было в весьма сдержанной форме: они были воспитанны и имели вкус к изящному.
Особенно относится это к Марии Федоровне, женщине талантливой, разбиравшейся в искусстве и умевшей отличать подлинное от фальшивого, серьезное от пошлого.
Узнав, что мы с Щербатовым приехали из-за границы, она прислала записку, приглашая нас приехать к заходу солнца. "Почему к заходу? - подумал я.
Мы отправились. Был дивный ясный вечер. Нас усадили на террасе, с которой открывался чудный вид на холмистую, пересеченную оврагами местность, замыкавшуюся вдали лесом. Мы сидели молча, очарованные красотой вида. "Вот она, настоящая Русь, - думал я про себя, - вот этот вид я бы сейчас охотно стал писать".
Вдруг из леса до нас донеслись звуки свирели, и вскоре мы увидели, как из-за кустов стало медленно выходить стадо коров, предводительствуемое пастушком. Позже я понял, что это была только театральная "пастораль", искусно подготовленная заранее гостеприимной хозяйкой и тонко рассчитанная на умиленное чувство вернувшихся на родину россиян. Но это - значительно позднее, тогда же, в то мгновение, я не рассуждал, а только млел от блаженного состояния, от глубокого радостного волнения, от которого у меня выступили слезы на глазах.
- Да, вот это встреча своих.
Мы не знали, как благодарить находчивую хозяйку, которой этот трюк доставил, видимо, не меньше удовольствия, чем нам.
Она нас познакомила с жившей у нее Натальей Яковлевной Дадыдовой, известной деятельницей в области художественной кустарной промышленности, культурным тонким художником и хорошим человеком.
После этого мы еще не раз были у Якунчиковых и познакомились с гостившим у них актером Художественного театра А.Л.Вишневским, поставившим на фабрике пьесу Чехова "Медведь", в которой он играл главную роль. Я впервые услыхал о Художественном театре, возникшем за годы моего пребывания в Мюнхене. Антон Павлович в это лето также гостил в Наре у Якунчиковых, но мы его уже не застали. Здесь он писал своих "Трех сестер". Из недавно опубликованных писем его к О. Л. Книппер-Чеховой видно, что его до глубины души возмущала праздная жизнь его хозяев.
"Единственные живые люди в этом доме - Н.Я.Давыдова и лакей Кузьма", - заканчивает Чехов письмо. К Марии Федоровне он был слишком жесток: она всегда была во власти какой-нибудь художественной идеи, отличалась кипучей энергией и вечно что-нибудь организовывала. Так, всецело ей обязана своим возникновением и организацией замечательная кустарная выставка в Таврическом дворце 1902 года. Но Владимир Васильевич действительно был фантастический бездельник, от праздности не находивший себе места.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
