|
Картины:
В гололедицу, 1908
Яблоки и астры, 1926
Портрет
Е.Г.Никулиной-Волконской,
1935
|
Автомонография Игоря Грабаря
В Академии художеств 1894-1896
В сентябре 1894 года я съездил на короткое время к своим, в Измаил, откуда в последних числах месяца поехал в Петербург поступать в реформированную заново Академию художеств. Приемные экзамены были назначены на октябрь.
Не скрою, что я ехал не без тайного трепета. Ходили слухи, что экзамены предстоят суровые, и у меня не было уверенности, что мне удастся поступить.
Я слишком мало рисовал и писал с обнаженной натуры, возлагая все надежды на "домашние работы", которые - я в этом отдавал себе ясный отчет - не были плохими и не уступали тем, какие мне уже удалось видеть у лиц, собиравшихся поступать вместе со мной.
Как была произведена реформа Академии, кто участвовал в разработке нового устава и что он представлял собой в обновленном виде, этого никто из нас не знал. Говорили только, что главными действующими лицами были Репин и Куинджи.
Подробности обо всем этом я узнал только значительно позднее, пополнив их особенно во время моих архивных работ над монографией Репина.
Устраивая в ноябре 1891 года свою персональную - вместе с И.И.Шишкиным - выставку в залах Академии художеств, Репин очень сблизился с тогдашним конференц-секретарем графом И.И.Толстым. Сближению этому способствовал их общий друг, византинист, академик Н.П.Кондаков.
Толстой носился в то время с планом реформы Академии, которого не разделял ее вице-президент граф А.А.Бобринский, почему весь проект реформы был разработан им в полуконспиративной обстановке, совместно с Кондаковым, Репиным и Куинджи.
Реформа заключалась в коренной переработке устава Академии и полном обновлении состава профессоров. Главный удар был направлен на систему академических программ, против которых в 1863 году вспыхнул известный бунт тринадцати конкурентов.
Первоначально предполагали вовсе отказаться от программ на заграничные поездки, но в конце концов их удержали, предоставив лишь свободу выбора тем. Академия превращалась в высшее художественное установление, ведающее всей государственной политикой в области изобразительного искусства.
Ее роль в искусстве должна была быть аналогичной роли Академии наук в научной области.
При этой Академии учреждалось Высшее художественное училище. Звание академика сохранялось, звание профессора упразднялось в своем прежнем значении титула за заслуги и сохранялось только для преподавателей училища.
Был составлен список новых академиков, в который вошли все видные передвижники, не имевшие еще этого звания. Старые профессора подлежали увольнению "с пенсией и мундиром", кроме П.П.Чистякова, и предполагалось пригласить новых лиц, также из числа передвижников. Были намечены: Репин, Суриков,
В.Васнецов, Поленов, Прянишников, Владимир Маковский, Куинджи, Шишкин, Киселев, лошадник и баталист Ковалевский; кроме того скульпторы Беклемишев и Залеманн, гравер Матэ.
Суриков, Васнецов, Поленов и Прянишников категорически отказались переехать из Москвы в Петербург, почему их кандидатуры отпали, все же остальные были назначены профессорами и получили в Академии казенные квартиры и личные мастерские.
Преподавание делилось на низшее и высшее. Первое сводилось к двум академическим классам - головному и натурному, второе - к специальным мастерским, успешное окончание которых завершалось писанием программной картины на собственную тему и, в случае удачи, поездкой за границу на три года.
Гипсовые классы - головной и фигурный - были уничтожены; рисовали и писали только с живых натурщиков. Весь день писали, вечером рисовали.
Система медалей была упразднена; ставились только категории за рисунки и этюды; получившие лучшие из них переводились из головного в натурный, из натурного в мастерские профессоров-руководителей. Никакими сроками эти переводы связаны не были, и можно было окончить Академию в шесть-семь лет и в два года.
Кроме работ с натуры подавались и эскизы на собственные темы, за которые также ставились категории. Удачные эскизы имели немаловажное значение при переводах.
Наряду с этими занятиями по практике рисунка и живописи в программу были включены и курсы по истории искусства, по перспективе, анатомии и т. п.
Я подал прошение с соответствующими документами и представил в качестве своих домашних работ лучшие из моих иллюстраций к Гоголю, лучшие из масляных этюдов - Измаильскую беседку с фонарем, снежные крыши на Владимирской, портрет человека в цилиндре и пальто, горящую лампу с зеленым абажуром, старуху няню с ребенком.
На экзамене поставили натурщика, которого надо было написать кто чем хотел: маслом, темперой, акварелью или пастелью. Я писал маслом.
Не помню сейчас точного числа экзаменовавшихся, но, помнится, их было свыше двухсот. Ходили зловещие слухи, что примут только двадцать или тридцать. Я поселился на Васильевском острове, поближе к Академии, на углу набережной и шестой линии, в большой комнате, вместе с Щербиновским. Он был вхож к Матэ, и через него я узнал, что в числе немногих счастливчиков, принятых в Академию, нахожусь и я. Это событие мы отпраздновали в "Золотом якоре", соседнем трактире, бывшем с давних пор "Капернаумом" художников, где до утра засиживались и академисты и старые художники. Особенно Притягательной силой пользовалась бильярдная "Золотого якоря", в которой Часто можно было видеть вечно острящего Павла Петровича Чистякова, до страсти любившего играть на бильярде. В этот вечер он также был здесь.
Павла Петровича я уже хорошо знал раньше. Меня познакомил с ним в той же бильярдной Щербиновский еще в 1892 году. Щербиновский плохо играл, а я был приличным игроком. Узнав об этом, Чистяков предложил сыграть партию. Я выиграл одну, другую и третью. Он этого не любил. Бросил кий и сказал с лукавой усмешкой:
- Играете ничего, а рисовать, поди, не умеете.
Чистяков был ярославец и говорил сильно на "о". После этого мы много раз еще играли и каждый раз он кончал той же фразой:
- Играть играете, а рисовать-то умеете ли?
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9
Продолжение...
|
