|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов,
1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в
Замоскворечье. Серый день,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Возвращение к живописи
Когда поглощенный "Историей русского искусства", строительством больничного городка и реформой Третьяковской галереи я в течение пяти лет - с 1909-го по 1913-й - не дотронулся до кисти и красок, я это почувствовал при первой же попытке вернуться к живописи, о чем уже упоминал выше. Понадобилась долгая и упорная работа, чтобы вернуть руке утраченное мастерство, восстановившееся только в 1916 году. Но вихрь событий уже в следующем году вновь прервал с такими усилиями налаженную работу. За весь 1917 год я сделал только один сносный этюд с березами и клеверным полем при вечерних лучах августовского солнца, находящийся в Вологодском музее.
После этого в течение двух с лишним лет я снова не брался за кисть. Было не до того: сперва Совет по делам искусства, эвакуации Эрмитажа, затем организация музейного отдела, реставрация, экспедиции, огромный размах музейного дела - захлестнули меня неотложными задачами и грандиозными перспективами. Однако мне не хотелось повторять печального опыта пятилетия, потерянного для живописи, и я решил, пока не поздно, принять меры к восстановлению вновь утраченных звеньев своей живописной цепи.
Хорошо зная оздоровляющую силу организованной натюрмортной дисциплины, я ставил себе десятки натюрмортов из фруктов, комбинируя последние с соответствующими тканями. Большей частью это были яблоки - желтые, красные, зеленые, оранжевые на голубых, синих, розовых, белых матерчатых фонах. Каждый следующий выходил лучше предыдущего, и через год после первого, сделанного в ноябре 1919 года, мне удались уже такие, как "Красные яблоки на синей скатерти" в собрании Е.В.Ляпуновой и "Красные яблоки на розовой скатерти", бывшие уже не только восстановлением утраченного, но и некоторым плюсом вообще, главным образом в смысле силы цвета и упрощенности формы.
Во время волжских экспедиций 1919 года я аккуратно брал с собою ящик с красками и этюдником, но привозил их с собою обратно, не дотронувшись до них за все путешествие. Осенью следующего года во время поездки по Северной Двине после основательной натюрмортной зарядки я уже написал серию этюдов, среди которых были неплохие. Особенное удовлетворение доставил мне один, написанный на Списком озере. Сийский монастырь издали при лучах вечернего солнца производил впечатление выросшего прямо из воды, посреди озера. Было что-то сказочное во всем этом, и я с жаром написал этюд с лодкой на первом плане.
Вернувшись в Москву, я уже не переставал писать натюрморты, которые были для меня тем же, чем являются гаммы и экзерсисы для музыканта, - средством поддерживать беглость руки, не давать ей застояться.
В самом начале 1921 года, около двенадцать часов дня, мне позвонили. в Третьяковскую галерею из Кремля:
- Я у телефона.
- Необходимо, чтобы вы сегодня же в четыре часа выехали в Ригу.
Я взмолился: нельзя ли хоть завтра. Договорились. На другой день мы вместе с А.К.Виноградовым, тогдашним директором Ленинской библиотеки, выехали в Ригу на конференцию по заключению мирного договора с Польшей, в качестве экспертов, Виноградов - по библиотечному делу, я - по искусству. Нам сказали, что одновременно из Петрограда выезжает С.Ф.Ольденбург, на которого возлагается защита научных коллекций.
Мы три месяца провели в Риге, живя в "Петербургской гостинице", против замка, снятой целиком для российско-украинской делегации. Виноградов вскоре должен был вернуться в Москву, мы же с Ольденбургом оставались до конца, присутствуя при заключении мира. За три месяца совместной жизни мы очень сошлись и сдружились. Я имел возможность оценить обширные знания, огромную культурность и личную обаятельность этого замечательного человека.
Происходили бесконечные заседания и совещания, приходилось немало работать и дома, готовясь к выступлениям, но все же бывали часы и дни отдыха, которыми я пользовался для занятий живописью. Я писал этюды в городском парке, в конце февраля - начале марта, писал натюрморты и интерьеры, привезя в Москву шесть законченных вещей, после того как выставил их в Риге.
Поездка в Ригу была очень важной для меня в смысле уяснения себе того решительного сдвига, который совершился к тому времени во всем европейском искусстве. Я уехал из Москвы в разгар "супрематизма" и прочих "измов" безраздельно властвовавших в советском искусстве в первые годы революции. Все реалистическое, жизненное, даже просто все "предметное" считалось признаком некультурности и отсталости. Многие даровитые живописцы стыдились своих реалистических "замашек", пряча от посторонних глаз простые, здоровые этюды и выставляя только опыты кубистических деформаций натуры, газетных и этикетных наклеек и тому подобный вздор.
Приехав в Ригу, я в первый свободный час отправился по книжным магазинам знакомиться с последними парижскими художественными новинками. Пересмотрел журнал "L'amour de Г art", дававший представление о "последнем крике парижской моды", купил всю серию дешевых монографий новейших французских художников, познакомился и с немецкими журналами. Мне стало ясно, что в европейском искусстве за последние годы произошел заметный поворот от французского кубизма и немецкого экспрессионизма к новому культу формы и рисунка.
Больше всего удивили строгие рисунки главаря всего "левейшего" движения - Пикассо, сделанные тонким контуром, ясные, четкие, вызывавшие в памяти рисунки Энгра. Матисс снова стал объемнее, разрешая задачи солнечного света и отказавшись от плоскостного, плакатного плана прежних работ. Последней новинкой оказался Дюнуайе де Сегонзак, живописец-предметник, типа "Бубнового валета". Все это было весьма мало похоже на то, что творилось в то время в Москве, где "левые" не только не думали о сдаче своих позиций, а, напротив того, казалось, только еще начинали разворачивать свои силы.
В марте я вернулся в Москву. Узнав о моем возвращении, Анатолий Васильевич позвонил мне, прося зайти поделиться своими впечатлениями. Он был озадачен совершившейся переменой, признал ее законной и своевременной и даже приветствовал. Я удивился и спросил его:
- Какой же вы после этого защитник футуристов.
- Защищал, пока их душили, а когда они сами начинают душить, приходится защищать уже этих новых удушаемых.
Очень хотелось использовать свое право на двухмесячный отпуск, с тем чтобы уехать куда-нибудь и всецело отдаться живописи. Уже три года, как я не был летом на воздухе. Главмузей только что организовал в усадьбе "Ольгово" Апраксиных, Дмитровского уезда, музей. Я уехал туда на август и сентябрь. Давно уже не работалось так хорошо, как здесь. Вначале шло так себе, но чем ближе дело подходило к осени, тем этюды становились сильнее и убедительнее. Я привез десятка два холстов, из которых некоторые были выставлены вскоре в Москве, Берлине, Нью-Йорке и ряде городов Соединенных Штатов Северной Америки.
Среди них было и несколько автопортретов, впоследствии записанных другими портретами.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
