|
Картины:
Мартовский снег,
1904
Груши на синей
скатерти, 1915
Иней. Восход солнца,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Евгения Васильевна Ключарева, по первому мужу Ростовцева, приходилась родственницей Покровским и одно время ведала хозяйственной частью Иконописного училища, находившегося при церкви Всех скорбящих на Ордынке. Узнав, что там живут и пишут не простые иконописцы, а настоящие художники, я, вскоре после поступления в лицей, зашел туда в одно из воскресений. Это посещение доставило мне огромную радость. Кроме скучных, нисколько меня не интересовавших святых с нимбами - заказных работ для разных приходских церквей, - я увидел в мастерской художника Колесова начатую им небольшую картину, изображавшую крестьянского мальчика с птичьим гнездом в руках.
Мне казалось, что голова мальчика, уже оконченная, прямо бесподобна по выражению и жизненности красок, а проложенные только руки был верхом совершенства в смысле мастерства кисти и смелости мазков. Тогда я в этом уже несколько разбирался, и мастерство в живописи, высота техники меня неизменно покоряли.
Насколько я был заворожен этим этюдом, писанным прямо с натуры, с тут же стоявшего мальчика, я заключаю из того, что до сих пор помню, кажется, каждый мазок на холсте, несмотря на то что с тех пор прошло свыше пятидесяти лет. Правда, я после того не раз еще ходил к Колесову и часами любовался его этюдом, отчего он еще лучше запомнился.
Другой товарищ Колесова по училищу был Шпортун, писавший большие портреты. Оба они были учениками Зарянки, манеру которого Шпортун усвоил до такой степени, что некоторые из его портретов все принимали за зарянковские.
Алексей Петрович Ключарев заведовал всем Иконописным училищем. Добрейшей души человек, веселый малый, прекрасный рассказчик и незаменимый собутыльник, он был всеобщим любимцем и душой ордынской компании. Евгения Васильевна, незадолго до того овдовевшая и имевшая дочь Лиду, чуть постарше меня, вскоре ушла из училища и открыла меблированные комнаты в доме Шаблыкина, на углу Газетного переулка и Тверской. Они долго существовали, пользовались хорошей репутацией и так и назывались Ростовцевскими номерами.
Это название сохранилось за ними и после того, как хозяйка продала их новому владельцу, сама же вышла замуж за Ключарева и переехала к нему в Дельвиговское железнодорожное училище, на Мещанской, куда он, после закрытия Иконописного училища в конце 1880-x годов перешел на должность инспектора. Его соблазнила прекрасная квартира в деревянном особняке на берегу пруда, который я столько раз писал, бывая здесь по праздникам и гостя иногда подолгу, особенно на рождественские или пасхальные каникулы.
Моему отцу пришлось просить у лицейского начальства специального разрешения на право брать меня к себе Новгородцеву и Ключареву.
У брата в Ростовцевских номерах я отдыхал от своих лицейских мытарств. У него были две категории университетских товарищей - будущие ученые и профессора, составлявшие основное ядро его друзей, и небольшая группа полубогемного, "легкого" студенчества. Последние были главным образом славяне - болгары, сербы, черногорцы, любившие побалагурить, пображничать и подтрунить над вечными мировыми проблемами серьезных посетителей Ростовцевских номеров, их радикальным настроением, воздержанием от спиртных напитков и курения, бесконечными разговорами на философские и политические темы, корпением над книгами.
Ближе всех к брату был П.И.Новгородцев. От них обоих я скоро узнал много таких вещей, о каких никогда раньше не слыхал. У них видал и читал такие книги, за находку которых меня мигом исключили бы из лицея. О Каткове вся эта компания была совсем иного мнения, чем дедушка, отец и мать. Если бы они слышали, как костили этого "мракобеса со Страстного бульвара" юноши, ходившие в лютые морозы в летних пальто, с пледами на плечах, питавшиеся в кухмистерских по пятиалтынному за обед, если урок бывал без обеда, зачитывавшиеся Герценом и Чернышевским и ходившие в театр только на идейные драмы - на галерку, за двугривенный.
Новгородцев и брат давали уроки детям сенатора Ф.М.Дмитриева, жившего в Петербурге. В Москве его два сына и две дочери жили и воспитывались у сестры его Екатерины Михайловны Пельт, бездетной и давно уже овдовевшей. Меня как-то повели туда, чего мне очень не хотелось, так как я был уверен, что встречу там нечто, напоминающее худшие стороны моих лицейских товарищей. По счастью я ошибся: патриархальная московская семья произвела на меня самое отрадное впечатление, и я после того часто там бывал, а в свои университетские годы с нею очень сблизился.
Конечно, здесь было не так свободно и легко, как в Ростовцевских номерах и особенно у Ключаревых на Мещанской. Надо было следить за собой, отвечать впопад, слушать, когда говорят, и самому не лезть со своими разговорами, но было приятно; мне оказывали внимание, угощали, были любезны, интересовались моими занятиями живописью, - и все это просто, искренно и сердечно.
Но там, в Газетном и на Мещанской, было все-таки другое, там я чувствовал себя не в гостях, а у себя дома. Там был все свой народ, с которым можно было делиться всеми своими обидами, отводя с ними душу.
Среди членов серьезной группы студентов-юристов, собиравшихся у брата и интересовавшихся вопросами науки и литературы, был один, исключительно меня привлекавший, ибо он уже тогда едва ли не более был художником, чем юристом, - Дмитрий Анфимович Щербиновский. Я скоро с ним сблизился, и эта близость, перешедшая затем в дружбу, имела решающее значение в моей дальнейшей судьбе. Я и раньше был уверен, что стану художником, но постоянное общение с Щербиновским и встречи с теми художниками, которые к нему заходили, бесповоротно решили мой жизненный путь.
Чаще всего у Щербиновского бывал А.Е.Архипов, который жил с ним в одних и тех же номерах, носивших название "Петергоф" и занимавших все огромное здание на углу Воздвиженки и Моховой, принадлежащее сейчас ВЦИКу. С Щербиновским мы нередко захаживали к Архипычу, как его звали в шутку, и эти посещения мне особенно памятны. Я впервые был в мастерской художника, у которого в то время уже две картины висели в Третьяковской галерее - "Пьяница" и "Слепой старик", а на мольберте была уже новая "Посещение больной", вскоре также купленная Третьяковым.
Правда, астоящей мастерской у него не было, как и вообще их не было тогда и в заводе Москве: он просто снимал небольшой номер, в котором целыми днями ботал, если бывал в Москве, а не у себя на родине, в рязанской деревне.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13
Продолжение...
|
