|
Картины:
Мартовский снег,
1904
Груши на синей
скатерти, 1915
Иней. Восход солнца,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Я знал тогда от учеников Училища живописи, что пьяница на третьяковской картине - не кто иной, как его отец и что вся картина писана с натуры в его деревне.
В то время я жадно ловил где мог все сведения о художниках вообще, а знаменитых в особенности: что и где сказал Поленов, как сострил Прянишников, - эти пересказы, анекдоты, прибаутки, наверное наполовину выдуманные, были для меня любезнее и милее самых увлекательных "Всадников без головы" и "Следопытов".
Кроме Архипова я встречал у Щербиновского С.В.Иванова, нашумевшего небольшой картиной "У острога", выставленной им на Ученической выставке и сразу купленной за колоссальную по тому времени для ученика сумму в сто рублей.
Иванов жил в тех же номерах. Через несколько лет он снова выдвинулся картиной "Переселенцы", приобретенной Третьяковым.
Раза два заходил к нему сам В.Д.Поленов смотреть этюды, привезенные "Митенькой" из родного Петровска Саратовской губернии. Поленов был самым популярным художником Москвы 80-х годов, прославившись своим "Заросшим прудом", родоначальником всех левитановских и послелевитановских прудов, и снискав всероссийскую популярность "Московским двориком" Третьяковской галереи, вечно там копировавшимся. Поленов был приглашен профессором в Училище живописи, в классы которого он первый внес вкус к французской живописной культуре. Свой человек в богатых купеческих гостиных, сам женатый на дочери крупного московского коммерсанта, он покровительствовал художественной молодежи, вечно открывая новые, необычайные таланты. Так был открыт им Константин Коровин, выпестованный бесспорно Поленовым, так открыл он и "Митеньку" Щербиновского.
Он посылал своих учеников смотреть французов и испанцев к С.М.Третьякову, брату Павла Михайловича, основателя галереи, бывшему тогда Московским городским головой и имевшему уже в своем особняке на Пречистенском бульваре то блестящее собрание картин западноевропейских мастеров, которое он позднее передал в Третьяковскую галерею и которое оттуда перешло в Музей изобразительных искусств. Он посылал их и к другому знаменитому московскому собирателю - Д.П.Боткину, у которого были также первоклассные картины: Фортуни, Мадраццо, Месонье, Александра Иванова и известная "Ночь на Днепре" Куинджи.
По его запискам швейцары и лакеи Третьякова и Боткина пропускали посетителей-учеников в засаленных, запачканных красками куртках, в грязных сапогах без галош. Осанистые и важные, точно министры, они презрительно смотрели на этих бедняков, после которых приходилось все утро выколачивать пыль из ковров.
При помощи Щербиновского, ставшего через Коровина любимцем Поленова, мне не раз удавалось попадать в оба эти замечательные собрания. А Щербиновский был в настоящей моде, и с ним одно время носились, как с вундеркиндом. Он был вхож во все дома, где культивировалось искусство, и был общим баловнем. Огромного роста, умный, начитанный и остроумный, он был такой же "художник-универсант", как и сам Поленов, тоже окончивший университет. Большинство тогдашних художников было малограмотно, и из москвичей, после Поленова, только пейзажист А.А.Киселев, одна из заметнейших фигур старой художественной Москвы, окончил университет. Пример Щербиновского заставил меня уже в средних классах лицея твердо решиться идти после окончания гимназического курса в университет.
Большую часть своих воскресных и праздничных дней я проводил либо в Третьяковской галерее и этих двух частных собраниях, либо у Щербиновского и у других художников. В утренние часы я ходил в "Общество любителей художеств", где в помещении на углу Малой Дмитровки и проезда Страстного монастыря были организованы воскресные классы рисования.
Преподавателями здесь были Владимир Васильевич Попов и Владимир Дмитриевич Сухов. Последний не оказал на меня сколько-нибудь заметного влияния, ограничиваясь только необходимыми корректурами. Впоследствии он был заведующим реставрационной мастерской Музея изобразительных искусств - должность, в которой он и умер в 1933 году.
Но первый играл в моей лицейской жизни столь существенную роль и я считал себя столь многим обязанным ему, что не могу не остановиться на нем подробнее.
Попов был преподавателем рисования и черчения в лицее цесаревича Николая, моим вторым после И.М.Шевченко учителем рисования. В первую же неделю моего поступления в лицей он пришел на урок рисования. Маленького роста, с большой окладистой русой бородой, чуть тронутой проседью, и зачесанными назад густыми длинными волосами, с крупным мясистым носом, оседланным во время рисования трясущимся пенсне со шнурком, он сразу произвел на всех нас самое приятное впечатление. Он был добр, никогда не сердился и внимательно относился ко всякому проявлению художественных наклонностей среди учеников. Его любили и не озорничали в классе, как на всех второстепенных уроках, только терпимых в школе. Ко мне он относился с исключительной нежностью и отдавал много своего очень занятого времени.
Перед уроком надо было достать из особой "художественной комнаты" необходимые для урока материалы. Безмолвным согласием всего класса я был выдвинут на роль подручного Владимира Васильевича и оставался в ней во все время пребывания в лицее. Фактически я стал хозяином художественной комнаты, вскоре перерыл весь валявшийся в ней в беспорядке хлам и привел его в порядок.
На первых же шагах я сделал ряд утешительных открытий: из разных углов, из-за шкафов, гипсовых бюстов и масок я извлек с десяток холстов, на прекрасных подрамках, квадратных и овальных, с живописью, частью законченной, частью только проложенной. Большей частью это были работы прежних учеников, брошенные или забытые ими, но были и оригиналы, с которых копировали лицеисты, бравшие частные платные уроки у Попова.
В числе этих холстов один особенно остановил мое внимание - отлично проложенный портрет наследника Александра Александровича с бакенбардами и пробритым подбородком. На вопрос, чья эта прекрасная работа, Попов спросил меня, что я нахожу хорошего в этой "нашлепке" - слово, впервые мною услышанное.
Я объяснил, что мне нравится "мастеровитость".
"Ну, молодец, - сказал он, потрепав меня по плечу, - это последняя работа моего предшественника, только что умершего преподавателя рисования Нерадовского".
Нерадовский был отцом музейного деятеля П.И.Нерадовского, брат которого после смерти отца был принят стипендиатом в лицей и был классом моложе меня.
В первые же дни выяснилось, что кроме меня в нашем классе есть еще один ученик, занимающийся живописью, Щукин Иван Иванович, сын коммерсанта Ивана Васильевича Щукина, младший брат известных впоследствии собирателей Петра Ивановича, Сергея Ивановича и Дмитрия Ивановича Щукиных.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13
Продолжение...
|
