|
Картины:
Туркестанские
яблоки, 1920
Груши на синей
скатерти, 1915
На озере, 1926
|
Автомонография Игоря Грабаря
Одновременно с портретом отца Серов написал и портрет Марии Григорьевны. Незадолго до смерти Юлия Осиповича он написал пастелью и его портрет, пройденный им уже в 1889 году по памяти. Портрет чрезвычайно похож и передает обаятельный облик этого замечательного человека, роль которого в истории русского просвещения известна только небольшому кругу лиц, близко стоявших к "Ниве". Кроме сменявшихся редакторов журнала - князя М.Н.Волконского, Р.И.Сементковского, А.А.Лугового - об этом знали только мы с Ильей Моисеевичем Эйзеном, моим товарищем и другом с первых университетских дней, поступившим после окончания университета в редакцию "Нивы" секретарем и остававшимся там до самой кончины журнала, уже в годы революции.
Грюнбергу первому пришла мысль давать в приложениях к "Ниве" собрания сочинений русских классиков. Он лично вел переговоры с наследниками Достоевского о приобретении его сочинений и с рядом других правопреемников знаменитых писателей, последствием чего явилось такое массовое распространение русской литературы в широких читательских массах, о каком до тех пор никто из издателей и мечтать не мог. Ему же принадлежала инициатива печатания в "Ниве" "Воскресения" Толстого, для чего он ездил в Ясную Поляну. Только его необычайная скромность помешала в свое время стать этим фактам общеизвестными.
Основатель "Нивы" и ее издатель Адольф Федорович Маркс был яркой фигурой на фоне петербургских журналистов в дни моего сотрудничества и позже. Уже его представительная внешность - высокий рост, большая окладистая борода русого цвета с сильной проседью - издали бросалась в глаза в театре, на выставках, на всевозможных торжествах, юбилеях и в тому подобных случаях. Выходец из Померании, он в 60-х годах приехал в Петербург по вызову издателя и книгопродавца Битепажа для организации немецкого отдела его книжной торговли. После приезда из Вестфалии другого книжного немца", Германа Дмитриевича Гоппе, начавшего выпускать "Всеобщий календарь", "Модный свет", а позднее "Всемирную иллюстрацию", он перешел вместе с Корнфельдом к нему, но потом оба вышли и основали: один - "Стрекозу", другой - "Ниву".
Нива" основана в 1870 году. Осторожный и умный Маркс создал свое гигантское издательское дело не столько сам, собственными усилиями, сколько умелым подбором людей. Особенно, как мы видели, ему повезло с выбором Грюнберга, давшего делу тот его размах, который обозначился уже в 80-х годах, но достиг своего апогея к началу века. Адольф Федорович умел неотступно вести твердо намеченную линию, не сбиваясь на мелочи. Он не был жаден и скуп, как большинство людей, превратившихся из бедняков в миллионеры, он шел на широкие перспективы и не жалел затрат, если его удавалось убедить в своевременности и беспроигрышности той или другой затеи. Но вкус его не поднимался выше уровня мещанских немецких иллюстрированных журналов, и то обстоятельство, что он от пошлостей Грюцнера и Зихеля - правда, долгим путем - дошел до Константина Маковского, а от последнего до Репина и даже Серова, свидетельствует о возможности эволюционирования даже для таких идеологически и формально замороженных натур, как Маркс. Среди иллюстраторов, работавших в "Ниве", был некий Штейн, ныне никому не известный и забытый даже теми, кто еще помнит "Ниву" старого времени. Его жесткие, безвкусные иллюстрации к русским классикам, помещавшиеся почти в каждом номере журнала, даже тогда бросались в глаза людям, хоть несколько разбиравшимся в искусстве, как образцы скучного иллюстративного жанра, в котором не было ни проблеска дарования. Наряду с ним Каразин казался гением.
Грюнберг, которому очень не по душе были иллюстрации Штейна, предложил мне сделать несколько рисунков к "Шинели" Гоголя, которая должна была выйти в серии дешевых иллюстрированных книжек рассказов Гоголя. Первые книжки уже были выпущены с иллюстрациями Штейна, и Юлий Осипович с ужасом мне их показывал. Он прибавил, чтобы я держал все в секрете, так как Маркс об этом пока ничего не знает.
Я принялся за работу. В противоположность Штейну, я подошел к истории злополучного Акакия Акакиевича со стороны чисто живописной, строя иллюстрации на сочном пятне, противопоставлении света и тени, эффектах освещения. В композиционном отношении я также шел методом "от противного", беря вместо больших развернутых групповых сцен фрагменты, куски из жизни. Словом, смысл моего тогдашнего отношения к иллюстрации можно определить как смену академической иллюстрации рисунком импрессионистического характера. Должен прибавить, что в то время - в 1890 году - ни я, ни кто-либо другой из круга моих сверстников и знакомых не имел представления об импрессионизме и не слыхал даже этого слова. Я так увлекся, что иллюстрировал всю книжку. У меня не было натурщиков, и я все должен был делать "от себя", не имея ни необходимых костюмов, ни даже нужных для справок старинных журналов.
Когда я принес их в редакцию, они произвели фурор, и под влиянием всеобщего одобрения Маркс также сдался, дав мне тотчас же иллюстрировать ряд дальнейших книжек Гоголя: "Заколдованное место", "Ночь перед Рождеством", "Сорочинскую ярмарку", "Майскую ночь" и др. "Сорочинскую ярмарку" и "Вечер накануне Ивана Купала" я еще успел нарисовать в Петербурге, также от себя, но после них я твердо решил не ограничиваться таким дилетантским рисованием, а поехать куда-нибудь под Полтаву и там понаблюдать людей и быт и порисовать с натуры. Но прежде надо было кончить университет, ибо я был уже на последнем, четвертом курсе. Так как в университете я больше слушал филологов, чем юристов, то пришлось как следует приналечь на курсы, чтобы выдержать государственные экзамены. На подготовку ушли первые три месяца 1893 года, а в апреле происходили самые экзамены. Экзамены я держал еще в качестве Храброва, а после благополучного их завершения на основании отыскавшейся метрики я в аттестате об окончании университета именуюсь уже Грабарем-Храбровым. Иллюстрации к Гоголю имеют еще подпись - Игорь Храброе. Впоследствии эта фамилия постепенно вышла из употребления.
Я стал свободен и мог поступить в Академию художеств, но меня решительно отговорил от этого Щербиновский, переехавший в 1892 году в Петербург и поступивший тогда же в Академию. Он был прав, убеждая меня повременить: через год, в 1894 году Академия должна была начать новую жизнь после коренной реформы, проводившейся в ней как раз в год моего окончания университета. Поступать с осени 1893 года действительно не имело смысла, если со следующей осени все равно все пойдет насмарку.
Я так и сделал. Но лето 1893 года ушло у меня на поездку в Измаил и на дополнительные рисунки к "Шинели". Маркс решил выпустить эту повесть богаче, почему предложил мне удвоить число иллюстраций. Эти вторые рисунки вышли лучше первых и имели успех даже в среде художников, советовавших представить их на вступительный экзамен в Академию художеств в качестве домашних работ, как требовалось по новому уставу.
Я побывал в Киеве, Полтаве и Одессе, наблюдая жизнь и делая путевые заметки, но эти беглые наблюдения мало мне дали для бытовой стороны гоголевских рассказов. Мне было ясно, что необходимо окунуться в самую гущу украинской деревенской жизни, внимательно к ней присмотреться и подольше наблюдать. Это удалось мне только следующим летом, благодаря счастливо представившемуся случаю.
Я жил тогда на Владимирской улице, в том же доме Фредерикса, но уже не с Графского переулка, а с главной улицы, снимая большую светлую комнату в семье известного петербургского шапочника Чуркина. Там я познакомился с молодой помещицей Подольской губернии Е.Н.Молоховской, приехавшей в Петербург лечиться. Мы с нею быстро сдружились, и она пригласила меня к себе в имение Малую Русаву, расположенную близ Томашполя. Я готов был ехать даже зимой, имея в виду иллюстрации к "Ночи под Рождество", но неожиданное событие заставило эту поездку отложить: в декабре стал сильно хворать Ф.М.Дмитриев, жизнь которого была в опасности. Его лечили все знаменитости Военно-медицинской академии, домашним же врачом давно уже состоял И.С.Добрянский. Что было у Федора Михайловича, никто толком не мог сказать - все говорили по-разному, но он заметно хирел и слабел.
Пришло Рождество, на которое он всегда уезжал в Москву, к своим. На этот раз он ехать уже не мог. В сенат он еще иногда ездил, но обедал уже дома, а не в Английском клубе.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13
Продолжение...
|
