|
Картины:
Дельфиниумы, 1944
Портрет Валентины Михайловны Грабарь, жены художника, 1931
Лучезарное утро, 1922
|
Автомонография Игоря Грабаря
В бытность мою директором Третьяковской галереи в 1922 году у меня произошел забавный конфликт с моим старым товарищем по академии Ф.А.Малявиным. Делая в этом году альбомные портретные зарисовки в Кремле, он добился постановления Малого Совнаркома, предоставлявшего ему право изъятия из всех музеев Республики его картин и вывоза их за границу для персональной выставки большого масштаба.
Когда он явился ко мне в Галерею и потребовал выдачи его картин, я категорически ему в этом отказал.
- Так ведь есть же декрет Малого Совнаркома, - возразил он, показывая копию постановления.
- Декрет был принят без представителя заинтересованной стороны - Главмузея, который его немедленно обжалует.
Постановлением ВЦИК декрет был отменен, и Малявину в его домогательстве отказано. Переехав через границу, он тотчас же, уже в Риге, показал свое отношение к Луначарскому и Ленину, рисуя всюду на них скверные карикатуры.
Около этого времени я, за множеством дел по Главмузею, Галерее и реставрационной мастерской, несколько отошел от работ по московскому отделению Академии истории материальной культуры, в которой большая деятельность была развита мною с группой сотрудников в 1919 и 1920 годах.
С 1918 года я немало сил и времени отдал театру, состоя руководителем художественно-постановочной части государственного Малого театра. Я начал работать с покойным А.А.Саниным, человеком огненного темперамента и исключительного режиссерского таланта. Во главе театра тогда стоял А.И.Южин, ближайшим сотрудником которого был С.А.Головин.
Я следил за тем, чтобы декорации и костюмы не расходились стилистически с эпохой пьесы. Я впервые привлек в театр Д.Н.Кардовского, поставившего при мне "Лес", а позднее "Ревизора". Об этих годах, о работе бок о бок с Ермоловой, Садовской, Южиным, а позднее, уже при В.К.Владимирове, с В.Н.Давыдовым и Степаном Кузнецовым у меня сохранились наилучшие воспоминания.
Когда в начале революции был реорганизован Московский университет, я был назначен профессором на отделении искусства. Я решительно отказался от лекций по истории искусства, согласившись читать только специальный курс по теории и практике научной реставрации памятников искусства и старины.
Такого курса не было и до сих пор нет ни в одном университете Европы и Америки, и доставляла радость эта работа по целине. На отделение искусства поступали будущие искусствоведы и музееведы, которые с реставрационной дисциплиной должны быть основательно знакомы, почему я и настоял на включении этого курса в программу отделения. Наряду с чтением лекций я организовал семинарий,
и мы со студентами знакомились с делом в реставрационных мастерских и в музеях перед самыми памятниками искусства, что давало значительно больше, чем обычного типа лекции.
Начиная с 1925 года я всецело посвятил себя работе в реставрационных мастерских, отказавшись постепенно от директорства в Третьяковской галерее, от заведования реставрационным подотделом музейного отдела и под конец от преподавательской деятельности в первом Московском государственном университете, где я в течение десяти лет читал курс "Теория и практика научной реставрации памятников искусства и старины".
(Галерея живописи великих художников: Картины и биография Пиросмани.)
В 1930 году я просил освободить меня и от обязанностей директора реставрационных мастерских, чтобы всецело отдаться живописи и, на досуге от нее, историко-литературной работе.
Мне было тяжело покидать дело, мною начатое и выпестованное, соединенными усилиями всех моих сотрудников и друзей вознесенное на большую Научную высоту, общепризнанную в западноевропейских музейных и научно-художественных кругах. При всех известных типографских и издательских затруднениях мне все же всякими правдами и неправдами удалось выпустить два сборника "Реставрационных мастерских": один - в 1926-м, другой - в 1928 году.
Оба эти сборника нашли восторженную оценку за границей, со стороны крупнейших византинистов Берлина, Парижа, Лондона и Нью-Йорка, а также со стороны историков искусства вообще. К сожалению, в них опубликована лишь незначительная часть того, что сделано было за первые десять лет революции в совершенно новой, неизвестной ранее области исследования, выявления и изучения памятников искусства методами реставрационной теории и практики.
Задуманному в 1929 году третьему сборнику не было уже суждено осуществиться, почему совершенно неотмеченной осталась работа по исследованию памятников живописи при помощи лучей Рентгена, ультрафиолетовых и других, поставленная в мастерских С.А.Тороповым серьезно и углубленно. Эту работу Советский Союз мог бы с гордостью противопоставить всему, что в данном направлении производится сейчас в Лувре и других мировых музеях, без риска оказаться ниже их по своим достижениям.
В славном древнем здании, в котором помещались мастерские, по преданию доме Малюты Скуратова, на самом же деле постройке XVII века, с фасадом петровского зодчего Зарудного, протекли лучшие творческие годы моей научно-исследовательской деятельности. Здесь были мною написаны исследования об Андрее Рублеве и о мадонне Del Popolo Рафаэля, вывезенной мною из Нижнего Тагила в 1925 году.
Здесь же протекала общая дружеская, исполненная подлинного энтузиазма работа всего нашего реставрационного коллектива, не знавшего склоки, трений и даже простого недружелюбия.
Недавно весь Советский Союз пережил тяжелую утрату - умер Анатолий Васильевич Луначарский. Создатель музейного отдела и убежденный защитник реставрационных мастерских от всех и всяких наскоков, откуда бы они ни исходили, он был той гранитной скалой, за которой они могли развивать и ширить свою деятельность.
Его утрату все мы почувствовали болезненно, я лично - с особенной остротой, ибо его отношение ко мне было исключительно трогательным и нежным. Когда в мае 1928 года Совнаркомом было установлено новое звание "заслуженного деятеля искусства", Анатолий Васильевич представил меня первым к нему, о чем сообщил мне в тот же день по телефону и чем тронул до глубины души.
Он позвонил мне в реставрационные мастерские, и я понял, что он имел в виду отметить именно эту сторону деятельности, особенно им ценившуюся.
В 1930 году мне приходилось выбирать между администрированием, становившимся день ото дня сложнее и труднее, и личным творчеством. Выбора для меня не было. Назначение мне Совнаркомом высокой персональной пенсии открывало возможности и ускорило мой уход. Как ни тяжело было расставаться со старыми, верными, беззаветно преданными делу друзьями, но тоска по живописи взяла верх.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Возвращение к живописи...
|