|
Картины:
Дельфиниумы, 1944
Портрет Валентины
Михайловны Грабарь,
жены художника, 1931
Лучезарное утро, 1922
|
Автомонография Игоря Грабаря
Черногубов был всецело за удаление щитов и вообще за полную реорганизацию Галереи: его не только не надо было в этом убеждать и подтягивать, но он сам торопил меня не терять ни одного дня при столь благоприятно сложившейся в пользу реформ конъюнктуре. Мы начали с удаления самого нелепого двойного щита в верещагинских залах, поставленного в виде угольника и приткнутого к продольной стене.
Этот нарост на стене, тупым углом выступавший из нее на середину проходного зала, совершенно не давал охране видеть, что совершается за ним. На беду с обеих сторон угольника висели популярнейшие картины Верещагина: "Побежденные" - панихида по павшим и "Двери Тамерлана".
У них вечно толпилась публика, отчего затор только увеличивался. Надо было видеть ликование Черногубова после этого первого "акта надругательства над памятью Павла Михайловича", как квалифицировали удаление злополучного щита-угольника Остроухое и стоявшая за его спиной думская партия.
Николай Николаевич Черногубов был человек особенный, не на каждом шагу встречающийся, и в истории Третьяковской галереи ему должно быть отведено видное место. Блестяще одаренный, наделенный острым, едким умом, он не щадил никого из своих многочисленных недоброжелателей и завистников. А их было много. В самом деле, Черногубов сделал в каких-нибудь пять-шесть лет поистине головокружительную карьеру, не дававшую многим покоя.
Молодым учителем одной из московских гимназий он пришел к Остроумову, бывшему по жене в родстве с Фетом, для пополнения своих материалов по биографии и творчеству поэта, которого специально изучал. Оценив ум и способности Черногубова, Остроухое полюбил его, постоянно приглашая к себе, и предложил ему в конце концов место помощника хранителя Галереи. Хранителем был тогда посредственный пейзажист-передвижник Е.М.Хруслов, человек добросовестный и хороший служака, но малоодаренный.
Черногубов охотно променял педагогическую службу на думскую, а после трагической смерти Хруслова, бросившегося под поезд, занял его место.
Третьяковская галерея была для него только средством к завоеванию самостоятельного высокого положения в Москве - задача, поставленная им себе, как кажется, еще на школьной скамье. Надо было выходить в люди.
Черногубов знал, что он умен и талантлив, почему не попытаться? Сперва он попробовал пробиться исследованиями историко-литературного порядка, для чего и засел за новую русскую литературу, остановившись на Фете. Подвернувшееся хорошее и спокойное место открывало ему новые перспективы. А место было исключительное: дела абсолютно никакого, сам себе хозяин, и его кабинет вечно полон всякого интересного люда, приходившего сюда после осмотра Галереи покурить, потолковать и послушать злого острослова Николая Николаевича.
Я сам в свое время не упускал случая заходить к нему и очень ценил его парадоксы и цинические выходки. А циник он был редкий.
На первых порах он не забросил своих розысков о происхождении Фета, по преимуществу его интересовавшего. Давно было известно, что отец Фета, офицер русской армии двенадцатого года, Шеншин, возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной корчмы красавицу еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней. Не прошло несколько месяцев, как она родила сына, явно не Шеншина, который и стал впоследствии знаменитым поэтом, взявшим своим псевдонимом фамилию матери.
Отцу стоило больших усилий усыновить его, что ему удалось лишь много лет спустя, благодаря большим связям. Официально считалось, что Фет - законный сын Шеншина. Что он был сыном кенигсбергского корчмаря, было секретом полишинеля, но сам поэт это категорически отрицал: однако объективных доказательств противного не существовало.
Черногубов задался целью их добыть, что ему блестяще удалось. Для этого, воспользовавшись рекомендациями Остроухова, он поехал к нелюдимому Фету в его имение, сумел снискать его полное доверие и прожил там целое лето. Бедный старик не подозревал, с какой целью проживал у него этот милый, славный Николай Николаевич, с таким приятным, вкрадчивым голосом, пушистыми русыми усами и каскадом острот. Он бывал у Фета после этого еще не раз, был даже в день его смерти и присутствовал на похоронах.
Черногубов знал, что у Афанасия Афанасьевича давно уже был таинственный конверт, лежавший всегда под его подушкой, с надписью: "Вскрыть после моей смерти". В нем, по догадкам Черногубова, должна была находиться окончательная разгадка происхождения поэта. Конверт после смерти был действительно вскрыт родными, после чего его вложили в гроб, тоже под подушку, но Черногубов не знал его содержания. У него хватило решимости достать конверт и ознакомиться с его содержанием. То было письмо матери поэта, на конверте которого стояли те же слова: "Вскрыть после моей смерти".
Разгадка в его руках: Фет не был Шеншиным.
Фет его больше не интересовал, и он занялся другим делом. Черногубов был одним из первых, серьезно заинтересовавшихся древнерусской иконой и оценивших ее художественное значение. Тогда они не высоко расценивались на рынке. Исключение составляли только строгановские иконы, особенно подписные, за которые уже П.М.Третьяков платил десятки тысяч. Их Черногубов не мог покупать, почему ограничивался небольшими иконами новгородских писем и ранних московских.
Остроухое в то время еще не собирал икон и был о них Невысокого мнения. В.М.Васнецов, показывая мне в 1902 году свое иконное собрание, очень меня поразившее, рассказывал мне о споре, возникшем у него Незадолго перед тем с Остроуховым. Последний убеждал его бросить собирать иконы, а перейти на картины.
- Как вы можете увлекаться этой чепухой? - говорил он ему.
Лет через десять, когда Остроухое превратился в самого большого собирателя икон, Васнецов опять напомнил мне об этом в одно из моих посещений его мастерской, лукаво приговаривая:
- Эх, Илья Семенович, Илья Семенович, чудило-мученик!
Превращение Остроухова из отрицателя иконы в ее ревностного пропагандиста было всецело делом Черногубова. Медленно, шаг за шагом, он сумел его заинтересовать древней иконописью и в день его именин заставил его купить икону его святого, Ильи-пророка. С нее и пошло все собрание. Ежегодно в Ильин день московские иконники праздновали годовщину начала остроухов-ского собрания - первую, пятую, десятую, двадцатую, - потому что начало его собрания знаменовало начало иконного собирательства вообще, в том его масштабе, который оно приняло в Москве в 1910-x годах, когда Остроухову удалось втянуть в него В.А.Харитоненко, В.Н.Ханенко, А.В.Морозова, не говоря уже о мелких собирателях.
Цены росли из года в год, достигнув к моменту революции фантастических цифр.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
