|
Картины:
Последний снег
Ясный осенний вечер,
1923
Толстые женщины.
Гротеск, 1904
|
Автомонография Игоря Грабаря
Из Нары приходилось несколько раз ездить в Москву, где я останавливался в Щербатовском доме на Никитской, на углу Скарятинского переулка. Узнав, что Михаил Александрович Врубель живет в Москве, и высоко ценя его столь необычное для того времени искусство, известное мне тогда только по воспроизведениям в "Мире искусства", я решил отправиться к нему, чтобы увидеть все это в оригиналах. Он жил в то время около Лубянской площади в доме Стахеева, возле Политехнического музея.
Врубель встретил меня очень радушно. Он знал меня по статьям в "Мире искусства", которые ему нравились, как он мне тут же признался. Но особенно он хвалил мою статью в "Ниве" - "Упадок или возрождение?".
- Мы все зачитывались ею, - прибавил он. - Читали, не отрываясь, Номер "Приложений", передавая из рук в руки, пока не истрепали и не засалили его вконец.
Мое посещение было ему, видимо, приятно; он признался мне, что до его картин никому в Москве дела нет, никому они не нужны, да и вообще искусство никому здесь не нужно, и к нему никто из коллекционеров не заглядывает.
Все стены его мастерской - огромной высокой комнаты - были завешаны его картинами, большей частью без рам. Вот те из них, которые я отчетливо помню, так как они врезались мне в память на всю жизнь: "Сирень", "К ночи", "Царевна-Лебедь", "Пан", "Портрет Н.И.Забелы-Врубель", "33 богатыря", "Демон сидящий", "Пророк" и несколько десятков более мелких вещей масляных и акварельных, в том числе эскизы к "Поверженному Демону". Вся комната была забита холстами на подрамках и свернутыми в трубку.
Я стоял в недоумении. У меня невольно вырвалось восклицание:
- Как же так? И это никому не нужно?
- Решительно никому.
- Может быть, вы очень дорожитесь?
- Любую вещь отдам за сто - двести рублей.
- И все-таки нет желающих приобрести?
- Никого.
- А вы пробовали?
- Набивался.
- Давайте я попробую.
Вернувшись в Нару, я рассказал Щербатову об огромном впечатлении, какое произвели на меня вещи Врубеля, и с возмущением отзывался о московских коллекционерах, покупающих за большие деньги второстепенных пошлых немцев и французов в "гласпаластах" и "салонах", когда за сотню-другую рублей у себя под боком они могут накупить шедевры живописи.
Щербатов поехал к Врубелю, но ничего не купил. Как я его ни толкал, он оставался глух. Увы, всего через два года он уже гонялся за каждым клочком Врубеля, но было поздно: его расхватали Мекки, Морозовы, Гиршманы.
Я сделал еще одну попытку устроить хоть что-нибудь из вещей Врубеля и, зная, что И. С. Остроухое имеет целую галерею и покупает картины современных русских художников, отправился к нему, желая одновременно познакомиться с ним и увидать его собрание. Остроухова не было в городе - не то был на даче, не то в отъезде. Позднее я его все-таки изловил и всячески ему нахваливал виденные у Врубеля картины, особенно "Сирень". Я говорил, что Москве просто стыдно допускать, чтобы этот замечательный мастер голодал, когда его мастерская завалена картинами, сделавшими бы честь любому европейскому музею.
Вскоре я узнал, что Остроухое купил у него "Сирень" за 200 рублей.
В то же лето я встретился с В.В.Переплетчиковым, которому рассказал о своих неудачах с устройством вещей Врубеля среди московских коллекционеров, прибавив, что я, к сожалению, никого из них не знаю. Переплетчиков взялся за дело пропаганды Врубеля среди москвичей и прежде всего направился к В.О.Гиршману, начавшему тогда коллекционировать. Я еще не был с ним знаком. Никакие доводы Переплетчикова на Гиршмана не подействовали ни тогда, ни год спустя, когда он уже купил картину Сомова и у него были представлены все главные участники выставки "36" в Москве. Лишь в 1903 году удалось его убедить купить за сто рублей знаменитую акварель "33 богатыря", про которую он через год говорил, что не отдал бы ее и за десять тысяч.
Однажды в вагоне железной дороги Щербатов познакомил меня с человеком лет пятидесяти, с сильно поседевшими, зеленого цвета волосами и бородкой. Он оказался Сергеем Ивановичем Щукиным, недавно перед тем начавшим собирать картины современных западноевропейских художников. Мне было приятно услыхать от него, что он начал коллекционировать только после того, как прочел мою статью "Упадок или возрождение?", которая в первый раз убедила его в важности искусства и зажгла к нему интерес. Щукин пригласил меня побывать у него и посмотреть, что он собрал, но я попал к нему только через два года.
В начале своего пребывания в Наре я больше отдыхал, физически наслаждался воздухом, природой, солнцем, прогулками по окрестностям. Недели через две пробовал пописать смоленских баб-пололок, вывезенных для садовых работ и оживлявших сочную парковую зелень цветистыми сарафанами и пестрыми платками. Писал я, впрочем, без особого увлечения и потому без заметного успеха, хотя написал большой холст со стоящей в рост бабой на берегу пруда. Впоследствии я его, кажется, уничтожил или записал. Только в конце сентября я ожил и так был восхищен давно невиданным зрелищем золотой осени, что писал с утра до вечера, не отрываясь, пейзажи.
Еще до желтых листьев я написал красивое изогнутое крыльцо нашего павильона, то самое, которое незадолго перед тем написала М.В.Якунчикова, сестра Владимира Васильевича. Ее картина мне очень нравилась по воспроизведению в "Мире искусства", хотя в оригинале я ее не видал, но я был так очарован видом крыльца в натуре, что, ни минуты не колеблясь, написал этюд почти с той же точки. Он удался и оказался сделанным совсем в ином плане, с другим чувством и настроением, чем у Якунчиковой. Меня главным образом занимала чисто живописная, колоритная сторона - сочетание желтой стены дома с белыми балясинами крыльца и зеленью травы. Я подарил эту вещь Щербатову. В начале революции я видел ее в магазине на Кузнецком мосту, где она продавалась за какие-то небольшие миллионы или миллиарды, и я очень жалел, что не мог ее купить, ибо она показалась мне неплохой.
Следующей вещью, написанной в Наре, был вид балкона большого дома, заросшего красным диким виноградом. Еще позднее я написал балкон нашего павильона, а затем бельведер, видный сквозь золото березы, приходившейся на эмалево-лазоревом осеннем небе, написанном мною при помощи лессировок, прямо на натуре. Балкон был в собрании И.А.Морозова, сейчас в музее Нижнего Тагила; бельведер я подарил И.И.Трояновскому.
Последними этюдами, написанными уже в конце октября, при опавших листьях, были два варианта кухонного павильона и маленький этюд служительского флигеля.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
