|
Картины:
Последний снег
Ясный осенний вечер,
1923
Толстые женщины.
Гротеск, 1904
|
Автомонография Игоря Грабаря
В год поступления Рериха в Академию Третьяков покупает его картину "Гонец" с подзаголовком: "Восстал род на род". Картину сосватали Третьякову Микешин и Верещагин. В этом подзаголовке уже тогда вылился весь Рерих. И он также от Микешина, одного из первых трубадуров нарождавшегося великодержавного национализма, автора памятника тысячелетия России в Новгороде, Екатерины II в Петербурге, Богдана Хмельницкого в Киеве и всяких былинных циклов к рисункам, в то время очень ходких.
Картину не в меру захвалил Стасов, хотя она и была лучше других подобных же картин тогдашних академических выставок.
Вскоре он совершенно изменил манеру и, занявшись доисторической археологией, ушел в мир Древней Руси. Совершив путешествие по Новгородской, Псковской, Вологодской и Ярославской губерниям, он привез большую серию этюдов церквей и погостов, видов городов и архитектурных деталей, сделанных в особой манере, с оконтуриванием архитектуры черной чертой, упрощением формы и цвета. Они произвели в свое время впечатление, хотя для глаза, вышколенного на тонком искусстве, казались грубоватыми и малокультурными. Большая часть этих этюдов пропала в свое время в Америке, где их продали за бесценок с аукциона, в уплату долгов устроителя выставки.
Вскоре после этого Рерих выступает с серией картин из быта доисторических славян. Все они были талантливы, и Рерих рос не по дням, а по часам. Росла и его административная карьера: после трагической смерти Собко, попавшего под поезд, Рерих получает назначение секретарем "Общества поощрения художеств" - пост по тогдашнему времени весьма значительный, ввиду близости к придворным сферам через всяких великих княгинь, патронесс общества. Понемногу он превращается в "Николая Константиновича" и становится "особой", с его мнением считаются, перед ним заискивают. Он полноправный хозяин второй петербургской академии - "Общества поощрения.
Перед самой революцией была, как говорят, подписана бумага о назначении его действительным статским советником, то есть "статским генералом", что было связано с приятным титулом "ваше превосходительство". Чего больше. В тридцать лет достигнуть всего, о чем можно было мечтать по линии служебной карьеры! Но этого было Рериху, конечно, недостаточно. Он начал собирать нидерландцев. Это придавало солидность и вес. К моменту революций ему уже удалось собрать целую галерею первоклассных вещей, попавших вслед за тем в Эрмитаж. Я никогда не мог понять, как мог он искренно собирать именно нидерландцев, искусство которых столь коренным образом чуждо его собственному.
Если бы мне сказали, что Клод Моне собирает картинки Ян ван Хемессена или Брейгеля Бархатного, я этому не поверил бы. Уж если он был бы склонен приступить к коллекционированию, что вообще для него было противоестественно, я бы скорее ожидал видеть у него на стенах Тернера, Констебля, Добиньи, в крайнем случае пейзаж Веласкеса, но не маленьких нидерландцев. Рерих потенциально должен был также собирать что угодно, но не нидерландцев.
Но самым главным делом для него оставалась все же собственная живопись. Он еще раз в корне переменил манеру и художественную установку, вступив в лучший, наиболее блестящий период своей художественной деятельности. Убедившись в излишней черноте картин своего предшествовавшего периода, Рерих бросил масляную живопись, перейдя исключительно на темперу. Появились те красивые, гармонические по цветам композиции, которые стали нарицательными для обозначения существа рериховского искусства: настоящее, бесспорное, большое искусство, покорившее даже скептика Серова. Особенно хороши были эскизы его театральных постановок - к "Игорю", "Пер Гюнту", "Весне священной".
Для меня была совершенной загадкой жизнь Рериха. Бывало, придешь к нему в его квартиру, в доме "Общества поощрения", вход в которую был не с Морской, а с Мойки, и застаешь его за работой большого панно. Он охотно показывает десяток-другой вещей, исполненных за месяц-два, прошедших со дня последней встречи: одна лучше другой, никакой халтуры, ничего банального или надоевшего - все так же нова и неожиданна инвенция, так же прекрасно эти небольшие холсты и картины организованы в композиции и гармонизованы в цвете.
Проходит четверть часа, и к нему секретарь приносит кипу бумаг для подписи. Он быстро подписывает их, не читая, зная, что его не подведут: канцелярия была образцово поставлена. Еще через четверть часа за ним прибегает служитель:
- Великая княгиня приехала.
Он бежит, еле успевая крикнуть мне, чтобы я оставался завтракать. Так он писал отличные картины, подписывал умные бумаги, принимал посетителей, гостей - врагов и друзей, - одинаково радушно тех и других, первых даже радушнее, возвращался к писанию картин, то и дело отрываемый телефонными разговорами и всякими очередными приемами и заботами. Так проходили день за днем в его кипящей, бившей ключом жизни. За все время наших встреч он почти не менялся: все тот же розовый цвет лица, та же озабоченность в глазах, сохранявшаяся даже при улыбке, только льняного цвета волосы сменились лысиной и желтая бородка побелела. Но это еще не весь Рерих.
Кроме Рериха-художника, чиновника, археолога и писателя - ибо он писал нечто вроде археологических поэм в прозе, в стиле "Ой ты, гой еси" - был и, по-видимому, есть до сих пор еще другой Рерих, Рерих-мистик, оккультист, спирит, "потусторонний".
Когда он был уже принят в лоно "Мира искусства" и эпизод с "ласковой телкой" несколько испарился из памяти, кто-то сказал нам в редакции, что Рерих зовет нас - Дягилева, Бенуа, меня и еще кой-кого - прийти к нему вечером на Галерную (тогда он не был еще секретарем «Общества поощрения»), прибавив, что у него будет знаменитый медиум Янек, вызванный в Петербург, помнится, из Варшавы специально для царя и царицы, до страсти увлекавшихся спиритизмом. Я был не любитель столоверчений: мне бывало всегда жаль времени, понапрасну потраченного на пустяки, и было противно превращаться на целый вечер в объект беззастенчивого издевательства ловких но недостаточно умных шарлатанов.
Бенуа уговорил меня, однако, пойти сказав, что это может быть забавно и просто интересно.
Так как я был глубоко убежден, что все пресловутые "материализации" и прочие фокусы не могут производиться одними только патентованными шарлатанами без содействия кого-нибудь из своих, из лиц, принадлежащих к дому, в который медиум приглашен, то я условился с двумя из гостей, моих единомышленников, кажется с Раушем фон Траубенбергом и еще кем-то, кого не припомню, что я "разомкну цепь" и попытаюсь в темноте пошарить и пошалить. Нас, как водится, предупредили, что "размыкание цепи - опасно для жизни" и в лучшем случае может навлечь на виновников такой удар дубинкой по голове со стороны вызываемого духа, от которого не поздоровится. Кроме того, Рерих нас всех оповестил, что Янек самый сильный современный медиум и в его присутствии материализация духа принимает совершенно реальные формы, вплоть до полной осязательности.
К нему благосклонен и потому постоянно является некий горний дух, воплощающийся в образе обросшего волосами человека, но "боже упаси до него дотронуться: будет беда".
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
