|
Картины:
Последний снег
Ясный осенний вечер,
1923
Толстые женщины.
Гротеск, 1904
|
Автомонография Игоря Грабаря
Но самым интересным из его рассказов о царских сеансах был тот, который относился к 1900 году, к последнему сеансу портрета Николая II в форме Шотландского полка, в красном мундире, с высокой меховой шапкой в руке.
Уходя с последнего сеанса, бывшего накануне, царь просил Серова прийти еще раз на другой день, сказав, что императрица хотела посмотреть портрет и познакомиться с его автором. Серов отправился раньше, чтобы тронуть еще кое-что. В назначенный час пришли царь с царицей. Царица просила царя принять свою обычную позу и, взяв сухую кисть из ящика с красками, стала внимательно просматривать черты лица на портрете, сравнивая их по натуре и указывая удивленному Серову на замеченные ею мнимые погрешности в рисунке.
- Тут слишком широко, здесь надо поднять, там опустить.
Серов, по его словам, опешил от этого неожиданного урока рисования, ему кровь ударила в голову, и, взяв с ящика палитру, он протянул ее царице со словами:
- Так вы, ваше величество, лучше сами уж и пишите, если так хорошо умеете рисовать, а я больше слуга покорный.
Царица вспылила, топнула ногой и, повернувшись на каблуках, надменной походкой двинулась к выходу. Растерявшийся царь побежал за нею, в чем-то ее убеждая, но она и слушать его не хотела. Тогда он вернулся обратно и, очень извиняясь за ее горячность, сказал в ее оправдание, что ведь она ученица Каульбаха, сама недурно пишет и поэтому естественно, что несколько увлеклась.
Одновременно Серов писал большой портрет княгини 3.Н.Юсуповой. На следующий день у него там был сеанс. Во время сеанса она рассказала ему, что царь у них только что завтракал и упомянул про вчерашнюю историю, прибавив, что боится, как бы Серов после этого случая не отказался от дальнейших заказов.
- И откажусь, - отрезал Серов, - ни за что больше писать их не буду. Действительно, как ни зазывали после этого Серова в официальном порядке и кружным путем, он наотрез отказался от царских заказов. Кто помнит условия жизни в царской России, в частности оберегание престижа царской власти, тот поймет, какое гражданское мужество надо было иметь для того, чтобы так разговаривать и так вести себя с царями.
В зиму 1901/1902 года я застал его однажды еще за одним царским портретом, который он писал в пустовавшей академической мастерской, конспиративно, в стороне от всех. Я зашел туда, ошибясь дверью, и хотел уже уйти, увидав за мольбертом с палитрой в руках Серова, но он, узнав меня, жестом пригласил войти, проговорив сквозь зубы:
- Посмотрите, какую пакость написал.
Я увидел большой поколенный почти оконченный портрет Александра III, в полной парадной форме, в шапке набекрень, на фоне конных свитских слева и солдат справа. Портрет действительно был неудачен, скучен, неважно нарисован, мало похож и условен в живописи. Я ничего не сказал, и Серов понял смысл моего молчания. Он угрюмо произнес:
- К Ашбе мне надо бы поступить. До сих пор еще нет-нет, а свихнусь. Вот лба, например, совсем не понимаю.
Про лоб мне Серов говорил еще однажды, значительно позднее в Москве, снова повторив, что он ему не удается.
- Ведь вот все понимаю, а лба нет.
И действительно, внимательное наблюдение над лбами серовских портретов приводит к заключению, что строение лба он чувствовал менее уверенно, чем всю остальную маску лица, но в своем постоянном недовольстве собою он сильно сгущал краски. У него были слабые портреты в тех случаях, когда приступать к ним приходилось без всякого увлечения, даже с неохотой. К таким относятся портреты Красильщиковой, В.А.Бахрушина и еще некоторые.
Но у кого из настоящих мастеров, даже величайших, их не было, этих неудач?
Помнится, в эту же зиму Серов рассказывал мне забавную историю встречи с К.А.Коровиным на станции Любань, в буфете.
- Костя!
- Антон! Ты из Питера?
- Да, а ты из Москвы?
- Да. Писал кого-нибудь в Петербурге?
- Писал, Костя, угадай кого? Ни за что не угадаешь. Коровин подумал и вдруг выпалил:
- Победоносцева?
Действительно, Серов ехал в Москву, только что окончивши портрет Победоносцева, заказанный ему под величайшим секретом А.Н.Нарышкиной.
- Я так и присел, - рассказывал Серов. - Как он, черт, догадался? Ни одна душа не знала. Я сам обещал никому не говорить и уж раскаивался, что задал ему вопрос, а он и брякнул.
В 1902 году, во время выставки "Мира искусства" в Москве, мне пришлось туда поехать, и я встретился с ним случайно на улице. Поздоровавшись, я спросил, что он пишет сейчас.
- Да вот только что кончил портрет Михаила Абрамовича Морозова.
- Что же, довольны вы?
- Что я? Забавно, что они довольны, - сказал он, ударяя на слове "они". Я сделал удивленное лицо, ибо был озадачен этой фразой.
- Ну вот увидите, тогда поймете, - сказал он, прощаясь.
Действительно, только увидавши несколько времени спустя этот знаменитый ныне портрет Третьяковской галереи, являющийся одной из самых ядовитых социальных сатир в живописи за всю историю русского искусства, я понял его мимолетную реплику.
Серов был в моде, и к нему нещадно приставали с заказами на портреты. От доброй половины из них он категорически отказывался. Одна пошлого типа купчиха, чванная своим богатством, была особенно назойлива докучливыми просьбами написать ее портрет, все время спрашивая, почему он ее не хочет писать.
- Потому, что вы мне не нравитесь, - был ответ, навсегда прекративший приставания.
Серов не сразу раскачивался в своих художественных симпатиях, и кое-что, ему вначале не нравившееся, он позднее ставил высоко. В 1902- 1903 годах он отговаривал Дягилева приглашать на выставку Борисова-Мусатова, считая его картины "дешевкой". Через два года он изменил к ним отношение.
Когда-то он не выносил Сезанна. В 1904 году на вечере в "Праге", в день открытия выставки "Союза русских художников", когда мы с ним и Остроумовым сидели в стороне и разговаривали о новейших французах, он вдруг сказал:
- Черт знает что: вот не люблю Сезанна - противный, а от этого карнавала, с Пьеро и Арлекином, у Щукина, не отвяжешься. Какие-то терпкие, завязли в зубах, и хоть бы что.
Под конец он и Сезанна принял. Рериха он вначале тоже не переносил, особенно его картину с воронами "Зловещие", которую считал надуманной и фальшивой. Его позднейшие вещи он более принимал, но самого Рериха не переваривал, считая его типичным петербургским карьеристом. Не любил он еще Куинджи - ни его самого, ни его искусства, с его ложными аффектами.
- Что бы там ни говорили, а любой индийский этюд Верещагина стоит дороже картины Куинджи.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
