|
Картины:
Последний снег
Ясный осенний вечер,
1923
Толстые женщины.
Гротеск, 1904
|
Автомонография Игоря Грабаря
Лучшие создания Бенуа - его иллюстрации, а венцом их является "Медный всадник", сверкающая жемчужина во всем его творчестве. Все иллюстрации к великим литературным произведениям страдают обычно одним существенным недостатком: они неизмеримо ниже оригиналов и неубедительны в своей трактовке персонажей данного автора. Можно представить себе их так, но можно вообразить и иначе - гораздо лучше и ближе к авторскому образу. Увидев рисунки к "Медному всаднику" Бенуа, не можешь уже представить себе и пушкинских образов иначе.
В эту нашу первую встречу с Бенуа мы почти не говорили - потому ли, что нам мешали, или все мы были заняты другими вопросами, хорошенько не помню, но помню, что он очень интересовался моими вещами и мы с ним и с Дягилевым условились, что они заедут ко мне вместе с Серовым. Они втроем составляли жюри для отбора вещей на готовившуюся к Рождеству очередную выставку "Мира искусства". Серова в Петербурге не было, и пришлось визит ко мне несколько отложить.
В эти дни я ближе узнал Константина Андреевича Сомова, вместе с которым был в мастерской у Репина. Как я уже упоминал, его работы и тогда выделялись из общего уровня и характера работ репинских учеников своими нерусскими чертами. Его живопись была сдержанней, суше, деловитее, но и лучше по рисунку и форме, чем у других. Совсем не похожи на все, что делалось в мастерской, были его рисунки, казавшиеся нам деланными, надуманными и несамостоятельными, явно подражательными, копировавшими какие-то оригиналы из иностранных журналов, более всего из английского "Studio".
Я только позднее, со слов Бенуа, понял, какими путями Сомов превратился из репинского ученика в "иностранца" в русском искусстве, каким я его узнал в Мюнхене, после того как увидел его первые чисто "сомовские" картины, особенно "Прогулку", несказанно поразившую меня новизной выдумки и остротой вложенного в нее чувства эпохи.
У Бенуа часто собирались Философов, Нувель, Дягилев и Бакст с Сомовым. Просматривались свежие заграничные художественные журналы. Художники рисовали. Все пробовали рисовать в манере рисовальщиков-англичан, особенно в стиле только что появившегося Обри Бёрдсли. Но в то время как Бенуа и Бакст смотрели на это занятие, как на забаву, и у них ничего путного из него не выходило, Сомов упорно крутил и комбинировал, видимо не на шутку увлекшись этим делом. И вдруг все почувствовали, что у него что-то вышло, что вышла не подделка, а свое.
Через несколько дней он принес первые "сомовские" композиции и с тех пор стал "Сомовым".
Из всех графиков "Мира искусства" первых лет его существования мне больше других нравился Евгений Евгеньевич Лансере, с которым я был очень рад лично познакомиться. Он мне казался по своим графическим приемам даже более самостоятельным, чем великолепный в своих "инвенциях" Бакст. Он оказался милым, скромным, симпатичным человеком, почти юношей. Он был моложе всех и приходился племянником Александру Бенуа, сыном его сестры и известного скульптора-анималиста Е.А.Лансере, тогда уже покойного.
Анна Петровна Остроумова внешне нисколько не изменилась со времени Академии. Вскоре она вышла замуж за химика С.В.Лебедева, впоследствии академика, фамилию которого присоединила к своей. Такая же миниатюрная, с пенсне на шнурочке, приятная в своих отношениях к людям, она стала совсем иным художником. К Репину и Куинджи шли наиболее одаренные ученики, к Маковскому тянулись менее способные; Остроумова пошла к Репину, а от него перешла к Василию Васильевичу Матэ, в его гравёрную мастерскую.
Он давно уже выделялся среди русских гравёров тем новым направлением, которое ввел в эту область искусства, некогда ведущую и доминировавшую над другими, а к концу XIX века захиревшую и перешедшую из парадных "знатных" зал Академии на черную половину. Он создал свою репутацию главным образом гравюрой на дереве, но не гравюрой типа Паннемакера, Серякова, Матюшина, резавших с фотографий сложные композиции других художников, а гравюрой-факсимиле.
Особенным успехом пользовались его факсимиле карандашных рисунков, технику которых он передавал изумительно, имитируя до иллюзии не только штрих, но и притирки пальцем и растушевкой, характер свинцового карандаша, итальянского или сангины.
Матэ был неважным рисовальщиком, почему ему редко удавались портреты, обычно мало похожие и плохо построенные. Зная этот свой недостаток он старался восполнить недостававшие ему знания, организовав у себя в персональной мастерской вечерние сеансы рисования с натурщиц, на которых всегда присутствовал Серов, если бывал в Петербурге. Серов жил в Москве, но вечно ездил в Петербург и останавливался у Дягилева, где у него была своя комната. Позднее он перешел к Матэ, у которого останавливался впоследствии и я в свои наезды в Петербург, и И.И.Трояновский, и много всякого люда.
И сам Василий Васильевич и его жена Ида Романовна были гостеприимны и радовались всякому приезжему из Москвы.
Ученики Матэ потянули его, а вместе с ним и всю гравёрную мастерскую совсем в другую сторону, не по линии имитации оригинала, а в направлении создания гравюры самодовлеющего значения. Главным действующим лицом, инициатором и проводником этой идеи была Остроумова, ставшая первым русским художником-гравёром, резавшим собственные, а не чужие композиции.
Начала она также с чужих - с "Персея и Андромеды" Рубенса, но при этом не только не задавалась целью имитации оригинала, а, напротив того явно модернизовала Рубенса, создав, при помощи приемов, заимствованных у гравёров эпохи Ренессанса, произведение в высокой степени современное и глубоко персональное.
Так ученики повели учителя совсем не туда, куда он шел сам, и милейший Василий Васильевич, человек добрейшей души, мягкий, податливый, отзывчивый на все прекрасное и хорошее, но не очень умный, верил, что это он ведет своих учеников по новому пути. В Академии началась настоящая мода на гравирование, особенно на офорт, которым Матэ владел превосходно, заразив уже давно страстью к нему Репина, Поленова и даже Владимира Маковского, а позднее Серова и многих из нас, учеников.
Знаменитые гравёры старой Академии - Чемесовы, Йорданы, Пожалостины - торжествовали бы, если бы могли встать из своих могил и лицезреть это возрождение в стенах Академии гравюры, хоть и в ином, чем некогда, аспекте.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
