|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов,
1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в
Замоскворечье. Серый день,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
В середине марта я обследовал в Дрездене знаменитейшее в мире произведение - "Сикстинскую мадонну" Рафаэля, приехав по приглашению директора музея "Цвингер" - д-ра Гесса. Мадонна была расстеклена, публике доступ был закрыт, и я мог целый день посвятить осмотру живописи сверху донизу. Узнав, что я еду, известный рафаэлист, профессор Оскар Фишем, с которым мы уже давно вели по Рафаэлю дружескую переписку, поехал также со мною.
Про "Сикстинскую мадонну" уже давно ходили слухи и высказывалось в литературе мнение, что она вся переписана в XIX веке реставраторами. Это оказалось не вполне верным. Вся фигура папы Сикста не тронута, не тронуты херувимы внизу, вся одежда богоматери и св. Варвары, зеленые занавес и значительная часть ангелов на небе. Пострадавшими оказались фигура Христа, головы богоматери и Варвары и отдельные головы ангелов на Лпн, действительно прописанные в начале XIX века.
Я рекомендовал не трогать картины, исследовав ее только путем рентгеновских лучей, чтобы узнать сохранилось ли что-либо под слоем новейших записей.
Вернувшись в Берлин, я написал портрет Фишеля, который подарил ему много нового увидел я в отделениях старых мастеров музеев Гамбурга Кельна, Мюнхена, чего ранее не видал. Но еще более радостные сюрпризы ожидали меня в отделениях новейшего искусства. В Гамбурге я увидел отличных французов, в том числе ренуаровскую голову той самой Шарпантье портрет которой так восхитил меня в Нью-Йорке. Разочаровала, однако' сильно Нана Эдуарда Мане, вещь, стоящая не на высоте гения этого мастера.
В Мюнхенской новой галерее, устроенной в прежнем здании Сецессиона есть также прекрасный отдел французов, но есть и один фальшивый Сезанн - явная подделка; непонятно, каким образом ее проглядели. Впрочем, и в Дрезденском Цвингере, в отделе новой живописи, висит фальшивый Ренуар из собрания Странского, - портрет офицера.
Поездка в Мюнхен меня очень обрадовала. Я свыше двадцати лет не был в этом городе, который не без основания считал второй родиной. Он почти не изменился, мало изменились даже старые друзья: мои товарищи по школе Ашбе стали профессорами и тайными советниками, но остались прежними милыми и радушными. Выставка икон была мною устроена в актовом зале Академии художеств, где эти люди были уже профессорами. На стенах украшенных ткаными копиями с гобеленов Рафаэля, прекрасно выделялись древние иконы.
Лучшей обстановки трудно было выдумать для них. Мы ежедневно виделись с известными художниками - Ангело Янком и Юлиусом Дицем, уже в мои мюнхенские годы рисовавшими, первый - в "Jugend", второй - в "Simplicissimus", а также с Майерсхофером, выделявшимся в школе Ашбе своими рисунками сангвиной "под Рафаэля". Он и сейчас так рисует, но гораздо совершеннее и имеет репутацию одного из лучших рисовальщиков Германии.
Из Мюнхена я вернулся в Берлин. Здесь мне было сделано одним издателем неожиданное предложение - издать по-немецки мою "Историю русского искусства", рассчитанную на десять томов, из которых вышло только пять. Я просил дать мне срок, чтобы взвесить предложение. Вначале казалась заманчивой мысль выпустить по-немецки книгу, вышедшую по-русски только наполовину, но после всестороннего взвешивания всех "за" и" "против" я пришел к выводу, что эта затея ни к чему.
Другое время, другие мысли и чувства, если бы я даже совсем заново стал составлять план такой же "Истории" сейчас, то я ни за что не взял бы такого размаха. Прошло время десяти томов, Достаточно четырех. Я твердо решил отказаться и через день-два собирался дать отрицательный ответ, когда в мою дверь в отеле постучали. Вошел высокий молодой человек холеной внешности.
- Разрешите представиться: я Хирземанн, глава антикварно-издательской фирмы, вам хорошо известной, ибо вы наш старый клиент.
Я знал, что старик Хирземанн недавно умер и его огромное дело наследовал сын.
- Очень рад познакомиться. Чем могу служить?
- Узнав из газет, что вы в Берлине, я приехал к вам с предложением, которое, надеюсь, вам не будет очень неприятно. Мне хотелось бы издать историю русского искусства, написанную единолично вами, в четырех томах: архитектура, живопись, скульптура, прикладное и декоративное искусство. Если согласны, приезжайте в Лейпциг, и мы тотчас же заключаем договор, который, надеюсь, вас вполне устроит.
Не было ни гроша, да вдруг - алтын. То с болью в сердце пришлось отказаться от продолжения "Истории" из-за проклятого "немецкого погрома" в Москве, то немец предлагает начать все сначала, притом не так, как тот, берлинский издатель, а так, как и я считаю единственно правильным и приемлемым. Я согласился, несколько быстро и опрометчиво, но все же согласился, обещав приехать в Лейпциг. В середине марта из Дрездена я проехал в Лейпциг и заключил договор.
Увы! - ему не было суждено осуществиться: пробыв год в Москве, я лениво и неохотно перебирал свои материалы по "Истории", чувствуя, что у меня уже нет былого задора, радости, любви ко всему этому прошлому, ибо меня неудержимо влечет к настоящему и будущему и прежде всего к собственному творчеству, столько лет - свыше двадцати - бывшему скованным всякими хотя и интересными, но посторонними моей живописи делами, органически ей мешавшими.
Кроме того, писать "Историю" так, как я писал ранее и как писали все мои сотрудники, было невозможно на пятнадцатом году революции. Надо было перестраиваться, а те социологические схемы, которые были в ходу, я не считал безупречными, следовательно, приходилось прежде всего заняться выработкой самого подхода к вопросам искусства в разрезе и плане истории, не имея уверенности, что мне лучше удастся то, на чем споткнулись другие.
(Галерея живописи: Японские гравюры.)
Все это привело меня к решению отказаться от договора с Хирземанном, что я и сделал, отправив ему письмо со всякими извинениями за то, что пришлось его столь коварно, хотя и невольно, подвести.
И вот сейчас я поймал себя на том, что, описывая германские музеи, реорганизованные и в некоторых частях ставшие неузнаваемыми для меня, хорошо знавшего их двадцать лет назад, я главным образом говорю об их отделах нового, а не старого искусства. Это не случайно. Просто с этого времени меня новое искусство волнует уже более, чем старое, а в старом только то, что совпадает с новым, созвучно ему.
Вся моя дальнейшая поездка по Европе происходила под знаком тяготения к новому, решительно противополагаемому старому.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
