|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов, 1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в Замоскворечье. Серый день, 1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Вернувшись из Ольгова, я уже не переставал писать в Москве, дав себе слово не делать более перерывов в живописи.
С этого времени я старался использовать не только свободные дни, но и отдельные свободные часы занятых дней, чтобы продолжать начатый накануне натюрморт или автопортрет, вид из окна или чей-нибудь портрет.
Меня в то время особенно волновала благородная красота расцветки груш-дюшес - от зеленой через зелено-оранжевую к темно-красной. Я написал серию таких "грушевых натюрмортов", обычно с чайной чашкой.
С одного из ольговских этюдов я написал в ноябре 1921 года большую картину, которую выставил одновременно с "Грушами и чашкой", с "Яблоками на розовой скатерти" и ольговским пейзажем на первой заграничной советской выставке - русской выставке в Берлине 1922 года и на выставке в Брюсселе 1924 года.
В 1922 году я продолжал писать дома - зимой, весной - у И.И.Трояновского, в "Буграх", летом и осенью - в Кунцеве, в живописной местности на берегу Москвы-реки, где мы поселились с женой и родившейся в мае этого года дочерью.
Отсюда я привез около двух десятков этюдов. Вернувшись в Москву, я опять написал в течение ноября и декабря несколько натюрмортов с грушами.
Меня так очаровала долина Москвы-реки около Кунцева, что я на следующий год решил снять в этой местности дачу. В начале лета удалось найти подходящую дачу в селе Крылатском. Все лето до глубокой осени я работал здесь - два месяца без перерыва, остальное время с наездами в Москву.
После Дугина так много и долго я еще ни разу не работал. Всего я написал до тридцати вещей, из которых несколько больших холстов-картин, писанных прямо на натуре.
(Искусство величайших мастеров: Стихи Лермонтова.)
Около самого нашего домика - такого крошечного, что в нем едва можно было повернуться и некуда было ставить большие холсты - я нашел прекрасную тему: молодые стройные дубки, приходившиеся на лазоревом небе и на фоне долины Москвы-реки. Низ дубков густо зарос кустами, тронутыми первыми заморозками и побагровевшими.
Это была мудро сочиненная в самой природе композиция, в которой отдельные части были стройно и гармонично организованы. Я взял большой холст и писал долго, недели три, пока стояли солнечные дни. Сменявшие их серые дни были на редкость красивы - в легкой серебристо-жемчужной гамме.
Я брал тогда другой большой холст и писал те же дубки.
Это было в середине августа. В конце августа я набрел еще на один превосходный мотив. Слева - сильно пожелтевший куст красиво изогнутого с перепутанными ветвями орешника, рисующийся на вечерней, слегка зеленеющей лазури неба; справа - кулиса дубков, а в центре - долина Москвы-реки.
Я в несколько сеансов написал этюд-картину большого размера "Ясный осенний вечер", находящуюся в Третьяковской галерее.
Обе эти картины были самыми удачными за лето 1923 года. Из других более или менее удавшихся вещей упомяну мотив "Запущенного сада", наблюденный мною на месте, где были до революции "барские" дачи, снесенные крестьянами.
За несколько лет садовые растения - цветы и декоративные кусты - одичали, приняв странный по форме и фантастический по расцветке облик, что меня и заняло. Другой интересный по теме мотив был мною наблюден в октябре рано утром, когда полумесяц клонился к низу, а на востоке поднималась сизая тень земли от восходившего, но не видного еще солнца.
Весь смысл - в небе; от земли взята лишь узкая полоска росистой травы и облетающих кустов орешника.
Вернувшись в Москву, я написал автопортрет с женой на фоне пейзажа "Ясный осенний вечер", вставленного в раму и наполовину закрытого восточным ковром. Портрет писан в декабре, перед самым моим отъездом в Америку, куда он был послан еще сырым.
Поездка в Америку с большой выставкой картин и скульптур русских художников была задумана зимой 1921/22 года. Не знаю, кто был ее инициатором, так как я получил приглашение примкнуть к ней и даже поехать в Америку незадолго до самого отъезда, осенью 1923 года.
Выставка возглавлялась "Комитетом по организации заграничных выставок и артистических турне" при ВЦИКе. Когда я вошел в Выставочный комитет, весь план выставки был уже разработан до мельчайших деталей. Был составлен список участников, выбрано жюри для отбора произведений, даже выработан маршрут Поездки и назначен срок отъезда - ноябрь 1923 года.
Было также решено заехать кому-либо из членов комитета в Куоккалу, к И.Е.Репину, для Присоединения к выставке его вещей, и в Мальме, в Швецию, для вывоза картин русских художников, застрявших там с 1914 года из-за войны: картины Русских художников, выставленные на Всемирной выставке в Мальме в 1913 году, не могли быть во время войны возвращены в Россию с гарантией сохранности, а после войны про них забыли.
Поездкой в Мальме достигались две цели: возвращение авторам их произведений, на которые они уже давно махнули рукой, и присоединение к американской выставке целой серии значительных картин.
Как водится, в назначенный срок мы не поехали и двинулись в путь только в декабре 1923 года. В поездке приняли участие следующие лица: И.Д.Сытин, долголетний сотрудник Сытина, педагог И.И.Трояновский, однофамилец д-ра Трояновского, С.А.Виноградов,
художник, один из наиболее активных деятелей "Союза русских художников", и, вместе с Трояновским, ближайший помощник Сытина по организации выставки, скульптор С.Т.Коненков, художник Ф.Захаров, К.А.Сомов, в качестве представителя интересов петроградцев, В.В. фон Мекк, в качестве знатока английского языка, намеченный еще до того, как пригласили меня, и я - всего восемь человек.
Мы направились в Ригу, чтобы оттуда через Берлин проехать в Лондон. Я должен был ехать в Куоккалу и Мальме, Мекк - в Париж для отбора картин у тамошних русских художников. Сбор был назначен в Лондоне. Уже в Риге, ввиду краткости остававшегося срока, было решено к Репину не ехать, и моя поездка, таким образом, ограничивалась Мальме. В Риге мы расстались и поехали кто куда.
В Берлине я остановился на несколько дней, рассчитав, что у меня хватит времени к назначенному сроку прибыть в Лондон. Почти все время я провел в музеях, главным образом в музее новейшей живописи, организованном Юсти в бывшем дворце кронпринца, где я увидел картины великих мастеров импрессионизма, до тех пор мной никогда не виданные, а также познакомился в оригинале с немецкими экспрессионистами - Марком, Кокошка, Шмидтом-Ротлуффом и другими. Рядом с французскими они показались довольно убогими, а последний, даже просто нестерпимым, хотя и боготворимым всякими снобами от модернизма.
В Мальме я, после десятилетнего промежутка, увидел в музее и свои картины, как и другие русские картины, в экспозиционных залах музея. То были: "Сказка инея и восходящего солнца", "Морозное утро", два натюрморта с яблоками и "В гололедицу" - пастель.
Директор музея д-р Фишер очень просил продать музею последнюю: я не возражал, но просил отложить вопрос до окончания американской выставки.
Мои старые картины показались мне не столь плохими, как я себе их рисовал, едучи в Швецию. Мы условились с Фишером, что картины на следующий день запакуют и отправят в Нью-Йорк, сам же я на Копенгаген, через Зеландию, Фюнен и Ютландию, проехал до Эсберга, западного порта Дании, откуда отплыл в Лондон.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|