|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов,
1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в
Замоскворечье. Серый день,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Мы поинтересовались, где же картины Рериха? Нам сказали, что их нет и никто не мог сказать, где они. В музее было пустынно, всюду стояла мебель, была налицо вся обстановка, не было только хозяев ее, не было вообще жильцов. Только в одной комнате мы нашли группу из нескольких девушек, рисовавших с натуры какую-то женщину.
Заинтересованные виденным, мы расспрашивали, кого могли, обо всем этом, желая добраться наконец до рериховских картин. В Москве нам рассказывали, что Рерих пользуется S Америке баснословным успехом, что нет музея, где бы не было его картин, что он давно уже безумно богат и т.д. По наведенным справкам оказалось, что все картины Рериха были взяты одним "патроном" - богачом в залог за выданную ему ссуду.
Что касается успеха рериховских картин, то здесь дело также обстояло не столь блестяще, как об этом рассказывалось. Успех первая рериховская выставка имела только у узкого кружка богачей, пустившихся после войны в мистику, падких на оккультизм и всякую потусторонность. Среди публики, посещавшей нашу выставку, был один литовец, эмигрировавший в Америку, который рассказал нам немало интересного об "успехах" Рериха.
Так как он был его большим поклонником, то его никак нельзя было заподозрить в сгущении фактов не в пользу Рериха.
Он прямо начал с того, что Рерих - единственный художник на свете, пишущий не то, что мы видим на земле, а то, что он - и только один он - видит по ту сторону всем видимого мира.
- Вы это сами вычитали из картин Рериха?
- Нет, это Рерих их так объясняет, а когда в них вглядываешься непредубежденными глазами, то действительно понимаешь, что сквозь видимые облака, видимые горы, видимые предметы и видимых людей он прозрел незримое никому и передает его умеющему видеть. Он назвал мне замечательных мистиков-богачей, которые первыми узрели незримое и поверили в его гений.
Справедливость требует заметить, что американские музеи незримого не узрели и потустороннего не уразумели, почему ни в одном из них произведений Рериха в начале 1924 года мы не видели.
Зимою 1925/26 года меня вызвал из Наркоминдела к телефону Г.В.Чичерин и спросил, не знаю ли я, где может находиться в данное время художник Рерих. Я сказал, что, по моим сведениям, он в 1924 году уехал к Рабиндранату Тагору в Индию, откуда собирался пробраться в Тибет; вернее всего, что он все еще где-нибудь там, ибо едва ли успел за это время вернуться в Нью-Йорк.
- Какого-то художника Рериха с женой и сыном задержали недавно в Монголии; может быть, это тот самый?
- Несомненно, это он.
- А как вы думаете, желательно его возвращение к нам?
- Возвращение Рериха, художника столь значительного и столь известного, можно только приветствовать.
Прошло несколько месяцев. Вернувшись из какой-то командировки, я узнал, что ко мне неоднократно звонил Рерих, приехавший в Москву и остановившийся в Гранд-отеле. На следующий день я столкнулся с ним у входа в отель, и он повел меня к себе. Большой номер был весь завален огромными вализами, упакованными в отъезд.
- Завтра уезжаем. - Куда?
- В Абиссинию.
- Зачем?
Там есть такое замечательное озеро, что из-за него одного стоит туда ехать.
И Рерих назвал мне мудреное наименование озера. Он действительно на другой день уехал с семьей, но говорили, будто не в Абиссинию, а снова в Монголию. Проверить я этого не мог, но если это так, то непонятно, для чего было уверять меня, что он едет в Абиссинию.
В тот же день я виделся с А.В.Луначарским, спросившим меня, был ли у меня Рерих. Я сказал, что был у него в номере и очень удивился, узнав, что он завтра вновь уезжает.
- Ах, какой занятный человек, - сказал Анатолий Васильевич с усмешкой - уверяет, что он коммунист, но на мистической основе. И с какими референциями он к нам приехал.
Рерих предложил в дар советским музеям целую сюиту своих монгольских картин, но их отклонили.
Лица, видевшие Рериха в Урге, передавали мне, что, по его словам, он ездил в Тибет и Монголию только для того, чтобы отыскать там ту фантастическую пещеру, в которую, по распространенному на Востоке поверью народов, переселяются после смерти все величайшие мудрецы мира. Там пребывают Сократ, Платон, Конфуций, Шакьямуни, Христос, там же обитают Маркс и Ленин.
Меня клятвенно уверяли, будто несколько лет тому назад Рерих выпустил книгу, в которой он описывает эту найденную им во второе путешествие пещеру и все в ней виденное. Я этому не верю и не поверю до тех пор, пока сам не увижу и не прочту книгу.
В июне 1924 года мы сели на пароход, шедший прямым рейсом в Латвию, и в конце месяца были уже в Москве. Большинство, впрочем, осталось в Америке; не вернулись Коненков, Захаров и Мекк; Сомов поехал в Париж, где остался до сих пор, Виноградов - в Ригу, где также осел. Из восьми человек вернулись трое: Сытин, Трояновский и я.
Обратное путешествие протекало при изумительной погоде: был штиль, мы ехали по зеркальной поверхности моря. Сделали только две остановки - в Копенгагене и Данциге. Приехав в Москву, я почувствовал, что изрядно устал и нуждаюсь в продолжительном отдыхе, почему снял дачу по Казанской дороге, в трех верстах от Томилина, в деревне Жилино, где прожил безвыездно два месяца.
Здесь написал много этюдов, разошедшихся по разным музеям у нас и за границей. Лучшей из вещей была "Рябина", находящаяся сейчас в музее Ростова Великого.
В декабре 1924 года я написал поколенный портрет моей матери, выдержанный в серой гамме: в сером платье, на сером фоне, с седыми, иссера-черными волосами и единственным цветистым куском - восточным ковриком на столе. Портрет этот принадлежит к лучшим вещам, когда-либо мною сделанным, как по тонкости характеристики, так и по цветовому решению.
Тогда же я начал картину "Карусель", оконченную мною в январе 1925 года. Воспользовавшись старыми дугинскими набросками, частично уже использованными в Дугине для картины на тот же сюжет, я приступил к этому новому варианту потому, что прежняя картина меня крайне не удовлетворяла, раздражая своей нарочитой смазанностью.
Тогда я был во власти импрессионизма, и мне казалось, что при том сильном движении, которое мы имеем при карусели, пущенной полным ходом, все фигуры и предметы должны быть по необходимости несколько расплывчаты. Теперь я думал иначе, пытаясь передать впечатление движения без ряби мазков. Картина, мне кажется, вышла лучше, но я и ею был недоволен.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
