|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов,
1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в
Замоскворечье. Серый день,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Картина была наполовину закончена, когда в ночь началось землетрясение. Писание пришлось прекратить. Когда толчки несколько смягчились, я начал продолжать портрет, к ужасу жены, которая все еще не могла прийти в себя от пережитого потрясения. Он, однако, не давался: позировать надо было с улыбкой, а какая уж улыбка, когда толчки все время продолжались.
Вернувшись в начале октября в Москву и написав в один из выходных дней этюд воды и лодки в Косине, я вновь принялся за эскиз к картине "Ленин у провода". Достал бюст Ленина и его маску, рисовал и писал с рабочего Никандрова, очень походившего на Ленина, но дело не клеилось: выходило нудно, казенно и мало похоже. От Никандрова я вскоре отказался, ибо он казался похожим только на первый взгляд, а чем больше я в него всматривался, тем более терялось сходство.
Перед отъездом в Крым я начал портрет жены с чашкой чая в правой руке и французской книгой - в левой, в той же голубой накидке, в которой уже однажды писал.
Тогда я не окончил портрета и в январе 1928 года достал его, чтобы переписать заново. На этот раз работа пошла скоро, и портрет удался.
Мне давно хотелось пописать последний весенний снег. Воспользовавшись приглашением художника А.И.Иванова, жившего круглый год в селе Успенском, близ Звенигорода, против Николиной горы, я поехал к нему. Он был преподавателем рисования и математики в техникуме Успенского, жил в крестьянской избе, все свои досуги отдавал живописи, которую страстно любил.
Когда я приехал к нему, снег лежал только на дне оврагов и мне пришлось взять другую тему, которую тут же и нашел: гумно; с тока только что сошел снег и он еще темный от сырости; кругом валяется прозимовавшая здесь солома, лежат здоровенные сосновые кряжи для новостройки, а вдали видны задворки села, с перспективой долины Москвы-реки. Был солнечный апрельский день, и первые весенние облачка плыли по голубому небу.
Не успел я окончить эту вещь, как подметил другую, еще более интересную тему – «Новый сруб». Несколько плотников работали, сидя верхом на срубе. Цветные пятна их рубах отлично вязались с красивым бледно-желтым тоном соснового сруба и голубого неба, серебристых облаков и соседних изб. Но особенно занятным показался мне низ, груда сваленных сосновых и еловых кряжей, только частью обтесанных, раскиданных в каком-то радиально-перспективном порядке. Написал я эту вещь в один сеанс, тронув лишь слегка кое-что на другой день. Вещь удалась.
Утром, перед самым отъездом, мне понравилась поза Иванова, сидевшего на крылечке. Его рыжие волосы и борода приходились на старой двери избы, к которой очень шел и темный загорелый цвет его лица. Я в час с чем-нибудь набросал портрет, который считаю недурным.
Лето 1928 года мы провели в Коломенском, но здесь, кроме автопортрета и этюда "У кузницы", мне ничего не удалось написать: слишком тормошили из Москвы, непрерывно вызывая туда из отпуска. Я взял реванш только в конце декабря и начале января следующего года, вырвавшись на неделю снова в Успенское. Это село мне нравилось простотой силуэта изб, перспективой заборов и рисунком деревьев.
Я привез на этот раз в Москву шесть этюдов, принадлежащих к числу моих лучших работ. В Успенское я приехал в середине дня. Было пасмурно, что меня огорчало. К вечеру стало разъясниваться, на небе появились бирюзовые просветы и смежные с ними края облаков позолотились лучами невидимого солнца. Вся красота была в небе, но она подчеркивалась красивым, серебристого тона старым сараем на первом плане, занесенным снегом. В течение получаса я набросал тот этюд, который находится в Русском музее. Думается, что он удался.
Из других вещей, написанных тогда же, назову "За пилкой дров" - старуха с молодухой пилят дрова в снегу, - "Кормежка лошади" и "Морозное утро", с розовыми лучами восходящего солнца, освещающими снежную поляну, сосновые, занесенные снегом кряжи и сарай.
Вернувшись в Москву, я написал из окна реставрационных мастерских вид на строившееся здание правительства. Был солнечный день и густой иней. Стройка дошла до второго или третьего этажа. Механизированная, она была полна пара и дымов, дававших вместе со снегом, инеем, красным кирпичом, желтыми лесами и видом Кремля на заднем плане великолепную по цветам композицию. Всех вещей, привезенных из Успенского, я не смог уже поставить на первой выставке ОМХ, в то время открытой.
Октябрь, ноябрь и декабрь 1928 года, кроме его последних дней, полностью пропали у меня для живописи. Происходила лихорадочная работа по собиранию материала для иконной выставки, которую Наркомпрос направлял в Германию. Пришлось ехать в Новгород, Псков, Ленинград, Ярославль и заниматься организацией всех работ по отбору и вывозу икон.
В начале января 1929 года я выехал с выставкой в Берлин, вместе с реставратором Е.И.Брягиным. Выставка была организована совместно Наркомпросом и Германским обществом изучения Восточной Европы. Нам предоставили прекрасное помещение в Берлинском музее художественной промышленности, где удалось блестяще разместить и показать иконный материал. Выставка была большим событием в научно-художественной жизни Берлина. Мне пришлось прочесть ряд лекций, сперва в Берлине, а вслед за тем в городах, куда была передвинута выставка, - в Гамбурге, Кёльне, Мюнхене и снова в Кёльне.
Всюду после организационной горячки первых недель у меня бывало довольно времени для посещения и изучения музеев, а также для занятий живописью. В Берлине я написал портрет покойного ныне А.И.Свидерского, давшего мне два сеанса. В Берлине, Гамбурге и Кёльне я писал автопортреты, а в Берлине и натюрморт из фруктов. Мне не хотелось отставать - нужны были гаммы и экзерсисы.
Из музеев для меня новинкой был превосходно устроенный еще Лихтварком и улучшенный Паули Гамбургский музей - "Kunsthalle". В отделе старых мастеров мне показалась подозрительной всемирно известная картина Франса Халса "Человек с бочонком". В ней было нечто от второй половины XIX века, что меня заставило попросить директора музея Паули снести картину в реставрационную мастерскую и дать ее мне исследовать без стекла. Обследование Дерева доски, на которой она написана, полное отсутствие кракелюр в живописи, самая фактура ее и манера не оставляли сомнения в том, что картина является новоделом.
Особенно говорит против XVIII века прием, которым написаны листья дерева, справа от фигуры: они сплошь прописаны фоном, давшим нужный художнику ажур - чисто живописный подход, ставший возможным в Европе только после проникновения сюда приемов японской Цветной гравюры и со времени импрессионистов. Паули вынужден был согласиться с моими доводами. Позднее он приезжал в Берлин советоваться со мною, продавать ли ему этого Халса, на которого есть охотники в Америке. Я от души ему рекомендовал расстаться с ним как можно скорее, тем более что Валентинер - автор монографии о Халсе - в серии "Klassiker der Kunst" считает его одним из лучших Халсов на свете. Не боги горшки обжигают.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
