|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов,
1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в
Замоскворечье. Серый день,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
В Лондон я приехал в дни густейшего тумана, в последних числах декабря. Я только тут понял недоумение Скруджа, героя рождественского рассказа Диккенса, просыпающегося, когда часы бьют двенадцать, и не могущего определить, что это - двенадцать ночи или двенадцать дня.
День был, как ночь: на улицах горели фонари, все здания были освещены, музеи также, видеть в них живопись при дневном свете на этот раз так и не удалось.
В начале января все мы ввосьмером выехали из Саутхемптона в Нью-Йорк. Сначала погода была сносная, но посередине океана разразилась буря, и наш "Левиафан" кидало как щепку. Не страдая морской болезнью, я чувствовал себя прекрасно и сидел за обеденным столом только с несколькими такими же счастливчиками.
Мои товарищи по поездке страдали ужасно, я же не ел за троих только потому, что и за одного было трудно съесть все двенадцать блюд, подававшихся к столу.
Незабываемое впечатление произвел на нас въезд в Нью-Йоркскую гавань. Было солнечное морозное утро. Во мгле показалась сперва Статуя Свободы, не представляющая собою ничего замечательного, а как памятник скульптуры даже достаточно банальная, но то, что стало вырисовываться за нею вдали, в голубой дымке, было волнующе прекрасно и почти фантастично.
Сначала смутно, а затем все более четко стали вырастать гигантские массы зданий-башен, внизу широких, вверху узких, поднимавшихся к небу уступами. Было нечто от Вавилона в этой уступчатости построек. Так вот что такое американский небоскреб! Все мы совсем не так рисовали их себе по журналам и книгам. Как все это оказалось непохоже и насколько лучше.
Правда, при въезде в гавань впечатление было значительно повышено атмосферными и световыми эффектами момента, но и без них зрелище Нью-Йорка - необычайно.
На пристани нас встретил Е.И.Сомов, племянник художника, с которым он заранее списался и который жил в Нью-Йорке. На другой день к нам в гостиницу пришли художники С.А.Сорт, С.Н.Судьбинин, Б.Д.Григорьев, С.Ю.Судейкин, Б.И.Анисфельд и Давид Бурток.
Сорин жил в Париже, наезжая ежегодно на несколько зимних месяцев в Нью-Йорк. В то время он имел уже репутацию большого портретиста и писал портреты американских миллиардерш. Писал он иначе, чем в бытность свою в России, когда он выставлялся на "Мире искусства".
Его портреты, всегда интересные по композиции, обычно сложные и обстановочные, были теперь скорее картинами, чем портретами в собственном смысле слова. По технике они также сильно отличались на выставках от других; Сорин писал исключительно акварелью и гуашью, отчего они, для своих больших размеров, слишком акварельны - скорее расцвеченные рисунки, чем живопись.
Лучший из них - Анны Павловой. Во время устройства выставки Сорин помогал нам советом и связями, очень сочувствуя выставке.
Его друг, тоже "русский парижанин", Серафим Судьбинин, некогда актер Московского Художественного театра, исполнитель роли Вершинина в "Трех сестрах", давно уже переключился на скульптуру. Как и Сорин, он ежегодно ездил в Нью-Йорк, где имел свою клиентуру среди богачей.
Когда мы были в Нью-Йорке, тогдашний министр финансов Соединенных Штатов, миллиардер Меллон, заказал ему целую серию парковых скульптур, тысяч на шестьдесят долларов. Судьбинин работал в то время "под готику", в условно упрощенном стиле.
Борис Григорьев почти не ходил к нам, как и Сергей Судейкин. Оба работали тогда в Нью-Йорке в левом плане. Судейкин не всегда имел работу и часто бедствовал. Он работал у Балиева в "Летучей мыши".
Анисфельд поставил при нас в театре Метрополитен балет Массне, насыщенный восточными мотивами, и имел успех.
Был в то время в Нью-Йорке еще один русский художник, окончательно перекочевавший в Америку, - казанец Николай Иванович Фешин, отличный портретист, стяжавший заслуженное имя.
Его "протекторы", вызвавшие его из оссии еще до революции по одному лишь портрету, имевшему успех на выставке института Карнеги в Питтсбурге, организовали при нас его персональную выставку, которая прошла с большим успехом. Позднее он стал профессором высшей Нью-Йоркской школы живописи.
Одним из лучших на выставке был его портрет Давида Бурлюка. Не знаю, снял ли сейчас Бурлюк свой знаменитый жилет из золотой парчи, вывезенный еще из Москвы, сперва в Японию, а оттуда в Америку, но тогда он красовался в нем на всех выставках.
Фешин написал его в этом "историческом" жилете. Весь футуризм Бурлюка был напускным трюкачеством, дешевкой, как и его маловразумительные картины. В Нью-Йорке он был "на учете" левого торговца картинами, имевшего небольшую, но верную и твердую клиентуру среди коллекционеров.
Однако одних этих клиентов не хватало и приходилось зарабатывать деньги литературным трудом. Бурлюк писал обзоры выставок.
Он был циник и анархист чистейшей воды.
Е.И.Сомов, знавший Нью-Йорк, его нравы, вкусы и моды, нашел нам прекрасное выставочное помещение на двенадцатом этаже огромного доходного дома, в центре города. Это был обширный квадрат с целым лесом вертикальных балок, среди которых мы живо при помощи картона соорудил непрерывную анфиладу зал. Вышла выставка на славу.
Расставляя свои картины, я в первый раз получил возможность охватить взглядом все здесь собранное. Всего было двадцать с лишним вещей, разных эпох, что давало возможность сравнений и заключений. Кроме вещей, прибывших из Мальме, здесь были все главные этюды и картины, написанные летом 1923 года в Крылатском. Мне казалось, что последние были несомненным шагом вперед по сравнению с предыдущими.
Это было общее убеждение и моих товарищей. В чем заключалась разница и в чем сказывалось преимущество?
Преодоление импрессионизма дало мазку большую свободу, чем сразу освободило и трактовку формы и живопись, упростившуюся, более приблизившуюся к синтезу. В работах всех последних лет я оказался в ближайшем соседстве с "Бубновым валетом" и его живописцами.
Поэтому мы вскоре основали вместе, объединившись с "Маковцем", новое "Общество московских художников", сокращенно "ОМХ".
Смотр меня успокоил. Мои картины имели значительный успех, печатались во всех газетах и журналах, и публика все время толпилась перед ними. Я получил несколько предложений остаться в Нью-Йорке, открыв в нем частную художественную школу, успех которой мне гарантировали.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
