|
Картины:
В саду. Грядка дельфиниумов,
1947
Хризантемы, 1905
Проходной двор в
Замоскворечье. Серый день,
1941
|
Автомонография Игоря Грабаря
Только зимой 1929/30 года я напал на тот стержень, который искал и которого мне недоставало для того, чтобы вплотную подойти к теме. Я несколько раз менял все позы, в том числе и позу телеграфиста у аппарата Бодо. Первоначально он смотрел у меня вниз, на клавиатуру. Я решил повернуть его к Ленину, и этот поворот привел меня логически к новой, основной концепции картины. Юноша телеграфист не просто смотрит на Владимира Ильича, чтобы хорошо слышать, что тот диктует.
Под влиянием длительной беседы и осознав грандиозность разворачивающихся где-то далеко событий, о которых он только что принял сообщение, юноша сам ими захвачен, восторженно слушает ответ Ленина - прямой, ясный, не допускающий кривотолков и возражений, и впивается глазами в вождя, за дело которого он готов отдать свою жизнь.
Когда я нашел этот стержень, картина в основном была готова: ее надо было только писать. Но тут я встретился с другим препятствием - как писать Ленина? С чего? С фотографий? Бюстов?
У меня давно, уже в 1927 году были маска Ленина и один из бюстов, считавшихся похожими. Меня не удовлетворяло ни то ни другое. Даже маска не является документом абсолютной непререкаемости. Если все кости на месте, то мускулатура и мягкие части маски спорны. Особенно неточен нос, обычно придавливаемый во время снятия маски. Фотографии также все различны. Что было делать? Картина задумана при двойном освещении: справа - голубоватый свет занимающегося утра, слева - электрический. Сочинить от себя все рефлексы и игру борющихся двух светов - задача, никому не посильная. Надо с кого-то писать по натуре.
Я решился на сложный и едва ли когда-либо с той же последовательностью и настойчивостью проведенный опыт. Взялся за скульптуру, вспомнив свои мюнхенские занятия. Было чувство, что вылепить Ленина даже легче, чем написать, так как по сохранившимся снимкам его голову можно охватить со всех сторон. Над лепкой работал целое лето. Голова как будто удалась по выражению и лепке. Отформовав ее, я принялся за раскраску, стараясь как можно ближе подойти к естественной расцветке кожи. Я много раз видел Владимира Ильича в начале революции в Кремле, где бывал ежедневно в реставрационной мастерской, помещавшейся в доме синодальной конторы, во дворе церкви двенадцати апостолов, как раз против дверей Совнаркома, где была квартира Ленина.
Ясно помню желтовато-серый цвет ленинского лица, русую с рыжеватостыо бородку и усы, темные круги около глаз, пропорции фигуры, походку, засунутые в карманы руки. Раскраску я производил акварелью, не темнеющей на гипсе, как масло, стараясь передать цветистость поверхности кожи. На своего "Ленина" я надевал сорочку с галстуком и пиджак, выбрав в Ленинском институте соответствующие оттенки для всей одежды.
Я начал писать Ленина с натуры, исполнив целый ряд портретных этюдов при двойном свете. Набив на них руку, написал и большой портрет Ленина за письменным столом в кремлевском кабинете. Так как последний отлично скопирован Ленинским институтом, то мне не стоило труда сделать там зарисовки и пометки. Соорудив у себя в мастерской всю обстановку, с теми же книгами в переплетах в книжном шкафу, я писал словно живого Ленина в живой обстановке его кабинета. Портрет действительно производит впечатление писанного с натуры.
Можно долго спорить о том, какой из многочисленных обликов Ленина самый подлинный, какое выражение лица наиболее ленинское. У каждого человека не один лик, а десятки; у Ленина их были сотни. Достаточно пересмотреть его фотографии, чтобы в этом убедиться. Но еще лучше пересмотреть ленинские фильмы, без которых не стоит и приступать к портрету.
Мне посчастливилось достать себе на дом ручной киноаппарат с набором ленинских фильмов. До чего же он ежеминутно менялся: то блестящий европеец, то вдруг монгол с узким разрезом глаз, то некрасивое лицо, то неожиданно прекрасное - бесконечное разнообразие выражений, взглядов, улыбок, жестов и движений. Надо было брать из всего этого нечто среднее, не впадающее ни в одну из крайностей, и я остановился на таком именно Ленине.
Вслед за тем я соорудил у себя в мастерской, достаточно для этого поместительной, всю обстановку переговоров по прямому проводу: три стены совнаркомовского коридора, использовав в качестве окна мое собственное окно; дверь на торцовой стене, для чего перенес сюда дверь моей мастерской; большой диван красного дерева 40-х годов, такой, какой стоял здесь до 1922 года; стол красного дерева с картой военных действий на нем и стаканом чая аппарат Бодо, построенный мною по модели Политехнического музея.
Сначала я переработал заново эскиз, затем долго возился с картоном для картины и наконец приступил к картине. Писал все с натуры, используя часы раннего утра между четырьмя и пятью в апреле и вечера при заходе солнца чтобы получить нужный эффект двойного света - свет загорающегося дня и электрического освещения в комнате. Мне позировали знакомые и родные, напоминавшие фигурой Ленина.
В чем только не упрекали меня по поводу этой картины: "неизвестно почему взята такая яркая розовая комната, не идущая к сюжету", "неизвестно почему кто-то спит на диване?", "почему "ампирная" мебель?" "при чем тут двойной свет?" и проч. и т.п. Только потому, что так это все было, потому, что я шесть лет потратил на то, чтобы добраться до всего того, что с такой легкостью берется под сомнение.
Картина была приобретена Государственным Русским музеем, из которого в январе 1936 года передана в Центральный музей В.И.Ленина в Москве.
Несмотря на то что я окончательно переключился на живопись, я не забросил и литературных занятий, хотя они претерпели существенное изменение в связи с общей переустановкой. В 1933 году я выпустил в серии "Жизнь замечательных людей" книгу о Репине, над которой с перерывами работал с 1914 года, книгу, написанную с иными чувствами, чем все, что я писал ранее, и посвященную животрепещущей проблеме сегодняшнего дня - социалистическому реализму. В ней мне хотелось возложить запоздалый венок на могилу своего учителя, хотя я учился более на его музейных картинах, чем в его академической мастерской. В какой-то мере я все же считаю себя связанным более всего с Репиным, иногда непосредственно, а временами через посредство искусства Серова.
Эта маленькая книжка сейчас переиздается в виде большой монографии в значительно расширенном виде и обильно иллюстрированной. Кроме того, я работаю над переизданием своей монографии о Серове, которая выйдет в двух томах, над изданием "Рисунки В.А.Серова к басням И.А.Крылова", над исследованием о портретах А.С.Пушкина и об иллюстрациях к его произведениям.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16
Продолжение...
|
