|
Картины:
Сказка инея и восходящего
солнца, 1908
Золотые листья, 1901
Разъяснивается, 1928
|
Автомонография Игоря Грабаря
Приехавший в Дугино В.О.Гиршман купил картину у меня «на корню» уплатив самую большую сумму, какую мне до того времени доводилось получать. Позднее Мещерин сознался мне, что ему ужасно хотелось ее иметь, но он ни словом не заикнулся, боясь, что я опять вздумаю ее дарить. На выставке Серов и Остроухов всячески убеждали Гиршмана уступить «Хризантемы» Третьяковской галерее, на что он не согласился, ища подкрепления у меня. Я поддержал его. Сейчас картина все же попала в Галерею.
В декабре настала распутица, после которой сразу хватил мороз. Обилась чудовищная гололедица. Поднимаясь к вечеру из деревни в гору, по направлению к западу, я был поражен необычайным эффектом малиновых облаков по зеленому закатному небу. Вся эта малиново-зеленая гамма опрокинулась в обледенелой дороге, разлившись по ее изломанной многогранной поверхности сложнейшей красочной симфонией. В это мгновение мимо меня прошла высокая старуха в тулупе, с ведрами на коромысле.
Ее силуэт так дивно пришелся на всей этой цветовой гамме, что я попросил ее остановиться и пристроился писать на неиспользованном большом холсте, с которым возвращался домой. Удалось в полчаса с небольшим, пока не стемнело, закрыть весь холст, выразив довольно близко взволновавшую меня тему. Я был в каком-то трансе. Сидя один в деревне, где никого, кроме меня, не было, я не знал, что творится в Москве.
А в Москве был декабрь 1905 года и восстание на Пресне. Когда я писал, со стороны угасающей зари, то есть из Москвы, все время доносились глухие раскаты канонады, которой я не мог объяснить. Но было смутное предчувствие совершающихся больших событий.
В ближайшие дни я сделал с той же старухи ряд рисунков в мастерской, внеся в этюд необходимые поправки и пытаясь восстановить в памяти свое тогдашнее впечатление. Картина была на Всемирной выставке в Риме в 19°9 году и была приобретена Казанским музеем уже во время революции. Тогда же я сделал пастель на ту же тему, которая мне больше удалась. Она сейчас в Нью-Йоркском музее.
Январь 1906 года прошел под знаком инея. Тогда я написал "Морозное утро", с красными лучами, прямо из окна своей дугинской комнаты. Этот мотив занимал меня давно, но его долго не удавалось поймать. Березовая рощица возле дома, с несколькими соснами, вкрапленными в них, заслоняла мое окно от восходящего солнца; лучи его покрывали огненно-розовыми брызгами всю площадь снега под деревьями, которые отбрасывали бирюзовые, расходящиеся радиально на зрителя тени.
Все это давало впечатление какого-то геометрического узора. Вдали виднелись чурилковские избы с валившим из труб, прямо вверх, дымом - знак сильного мороза и безветрия. Картина была написана маслом и темперой. Я не был ею удовлетворен.
К этому времени относится мое постоянное участие в журнале "Весы", где я начал помещать свои выставочные обзоры. В издательстве "Скорпион", основателем и руководителем которого был С.А.Поляков, ежедневно, как в "Мире искусства", собирались часам к пяти сотрудники. Чаще других бывали: В.Я.Брюсов и Ю.К.Балтрушайтис, из художников - С.Ю.Судейкин и Н.П.Феофилактов.
Своими статьями, боевыми и достаточно задорными, я нажил себе среди московских художников немало врагов и недоброжелателей. Не всегда и не во всем я бывал, быть может, прав, но писал всегда искренно, с полным убеждением в своей правоте, независимо от того, писал ли про друзей или недругов.
Живописи все более и более начинала мешать литература. Издатель Иосиф Николаевич Кнебель предложил мне редактировать его издание "Современные художники в красках". Я должен был выбирать из большого запаса аналогичной немецкой серии - "Meister der Farbe", выпускавшейся лейпцигской фирмой Зееманна, те трехцветки, которые считал интересными и желательными для русского издания.
В каждом выпуске должен был быть дан, кроме того, один снимок с русского художника, выбор которого предоставлялся также мне. В 1904 году на Дюссельдорфскую выставку были приглашены некоторые русские художники, в числе их Малявин, Борисов-Мусатов, Сомов, Серов, Юон и я. Зееманн выбрал на выставке то, что ему казалось необходимым воспроизвести для Европы. Он взял у Малявина "Бабу", у Мусатова "Водоем", у Юона "Катанье у Троицы" и у меня "Мартовский снег". К этим вещам пришлось добавить еще целую серию.
Текст писал я; Зееманн, ознакомившись с ним, просил меня писать для его изданий также тексты, что я и делал, владея свободно немецким языком. Все это отнимало много времени и мешало живописи.
Выпустив в 1904 году последний номер "Мира искусства", Дягилев был вынужден прекратить издание журнала, не найдя поддержки среди лиц, дававших ранее средства на издание. Ему захотелось взамен этого устроить еще одну, "последнюю" выставку "Мира искусства", но уже не под флагом общества, ликвидированного в 1903 году, а единолично, под своей ответственностью и вполне диктаторски, как в дни первых дягилевских выставок. Он собрал тех художников, которых хотел, взяв у них то, что ему лично казалось лучшим.
Все с радостью откликнулись, и выставка вышла блестящей. Она была устроена в марте 1905 года в Петербурге, на большой Конюшенной, в доме шведской церкви. Из числа произведений, выделявшихся на выставке размерами и сюжетом, были новые "Бабы" Малявина, его "Вихрь", большой холст, тогда же купленный для Третьяковской галереи.
Я привез с собой из Дугина "Толстых женщин", "Хризантемы", "Сирень и незабудки", "Балкон", "Иней", "Весенний ветерок" (с занавеской на ветру) и "Майский вечер" - этюд, написанный с "Кружка" в мае 1905 года.
Я приехал на выставку рано утром, прямо с Николаевского вокзала. Кроме рабочих, в помещении еще никого не было. Когда "Толстые женщины" были вынуты и приставлены к стене, я пришел прямо в отчаяние, до того отвратительной показалась мне картина. Я задумал ее в Париже, писал в Мюнхене, а потом в Дугине не потому, что виденное мною в натуре зрелище было во всех отношениях только отвратительным, а потому, что наряду с отвращением, с ужасающим социальным ядом, гнездившимся во всем этом "почти видении", в нем, в этом страшном, кошмарном гротеске было и нечто красивое, достойное того, чтобы его писать.
Здесь же, на выставке, мне показалось, что я выразил один голый кошмар развалившейся денежной аристократии. Картина была отвратительна. Жизнь, может быть, и бывает отвратительной, но искусство отвратительным быть не должно, а должно самые отвратительные явления претворять в формах если и вызывающих негодование, то эстетически приемлемых.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16 -
стр.17
Продолжение...
|
