|
Картины:
Сказка инея и восходящего
солнца, 1908
Золотые листья, 1901
Разъяснивается, 1928
|
Автомонография Игоря Грабаря
Я велел снять со стены картину и упаковать ее обратно. Во время этой укладки влетел Дягилев, увидал картину и, узнав, что я не хочу ее ставить, поднял целую историю, настаивая на своем праве хозяина выставки знать, что выставке нужно и чего не нужно. Потребовалось заступничество бесстрастного Серова, чтобы мое авторское право взяло верх над правом "хозяина". Я картину вез, но с Дягилевым мы полгода не разговаривали. По природе скандалист и озорник, он не мог простить мне, что я лишил его удовольствия поиздеваться над петербургскими светскими барынями и снобами, которые были бы неслыханно скандализованы картиной и ее сюжетом.
В 1905 году Дягилев организовал знаменитую выставку исторических портретов в Таврическом дворце. Все мы дневали и ночевали там во время устройства ее и после, наслаждаясь, изучая и учась, учась, учась. Тут впервые я восчувствовал все гигантское умение Левицкого, изумительный дар Рокотова, очарование Боровиковского, мастерство Кипренского и Брюллова. Я медленно и верно начинаю погружаться в историю русского искусства, жадно пополняя свои, до тех пор достаточно скудные, знания в этой области.
Наличие революционной ситуации в 1905 году сделало возможным издание политически-сатирического журнала. С такой идеей носился неугомонный 3.И.Гржебин. Круг художников "Мира искусства" неоднократно собирался то у одного, то у другого из нас - чаще всего у Добужинского, - мы судили и рядили, какой установить тип, какова должна быть внешность журнала, и больше всего бились над удачным названием. Не помню, кто предложил название "Жупел", не сразу прошедшее, но в конце концов принятое. Все это происходило в апреле 1905 года.
Летом у нас было знаменательное собрание в Куоккале, на даче А.М.Горького, на которое приехали, по нашему вызову, из Гельсингфорса художники Галлен и Ярнефелып и был Леонид Андреев. Финляндцы не говорили по-русски, и мне пришлось переводить им по-немецки. Объясняя основные задачи журнала, я говорил, что наша установка - социал-демократическая, но что ее мы будем вынуждены маскировать, прибегая к эзопову языку. Алексей Максимович дважды меня поправил, прося быть поосторожнее с термином "социал-демократический", так как не все присутствующие стоят на этой платформе. Не помню уже кто, но действительно были тогда на веранде дачи, где мы заседали, и какие-то "народники" и "трудовики", а быть может, и эсеры. Деятельное участие во всех вопросах принимал Серов.
Издание журнала пришлось по ряду соображений отложить до осени. Я также должен был участвовать, но не будучи графиком, а только живописцем, не дал ни одного рисунка: ничего путного у меня не выходило.
В 1906 году Дягилеву стало уже тесно в Петербурге, и он едет завоевывать русским искусством Париж. В "Осеннем салоне" он организует выставку русской живописи и скульптуры за два столетия - от Петра до наших дней, с прибавлением к ней избранных икон из собрания Н.П.Лихачева.
Это было огромным международным художественным событием, повторенным после Парижа в Берлине. Из новых русских художников хорошо были представлены: Врубель, Серов, Коровин, Малявин, Сомов, Бакст, Бенуа, Рерих, Павел Кузнецов, Мусатов, Ларионов и я. Мне было предоставлено большое место, где свободно разместились все главные мои картины из собраний Мещерина, Гиршмана, Морозова и других. Одну вещь я прямо привез свежую из Дугина, где написал ее перед самым отъездом в Париж, в сентябре 1906 года, - "Сентябрь", - рябинку на фоне желтой березы, и ту и другую на бирюзовом небе. Ее купил И.А.Морозов; сейчас она в музее города Горького.
У парижских художников мы имели такой успех, на который не рассчитывали. Человек шесть или семь из нас были избраны членами "Осеннего салона". Во время выставки пришло известие о смерти Сезанна, и на щите с его картинами водрузили траурный венок.
В Берлине выставка была организована в салоне Шульте. Перед открытием явился Вильгельм II со своей семьей, и мне, свободно владевшему немецким языком, приходилось главным образом давать объяснения. Дягилев говорил по-немецки неважно и разговаривал с Вильгельмом по-французски. Кайзер вел себя прегнусно и преглупо, все время становясь в позы и изрекая сомнительные истины. Остановившись перед портретами Левицкого, он произнес:
- Какое благородство поз и жестов!
- Но ведь и люди были благородны, ваше величество, - вставил Дягилев.
- И сейчас есть благородные, - отрезал кайзер, явно обидевшись и имея в виду благородство собственной персоны.
Из Берлина выставка была переброшена в Венецию, где открылась в апреле 1907 года в сильно сокращенном виде, без ретроспективной части и со строгим отбором в новой. Почти все мои картины, бывшие в Париже и Берлине, попали и в Венецию, за исключением тех, владельцы которых запротестовали против слишком продолжительного скитания по дальним странам принадлежащих им вещей.
В Париже Дягилев устроил - официально в честь французских художников, а в сущности, для музыкантов и прессы - "русский концерт" в Елисейском дворце, первый, которым открылась эпоха дягилевских концертов, оперных и балетных выступлений. Концерт явился не меньшим событием, чем выставка, и был пробным шаром, определившим всю дальнейшую линию деятельности Дягилева в Париже. Мы сошлись с французскими художниками, и у нас с ними и видными критиками состоялся интересный интимный обед.
Мне все в один голос говорили, что Париж, констатируя серьезный успех художника-иностранца, любит, чтобы он выставлял ежегодно, ибо иначе парижане его забывают. Арсен Александр убеждал меня помнить это и ежегодно слать новые вещи на выставку. Я этого, конечно, не сделал, выставив после 1906 года только один или два раза.
Будучи еще в Париже, я получил от Зееманна из Лейпцига письмо с просьбой написать большую статью в два печатных листа на тему о русской выставке в Берлине, тогда уже решенной. Статья предназначалась для издававшегося им журнала "Zeitshrift fur bildende Kunst", с тем что одновременно она будет издана и отдельной книжкой с соответствующими иллюстрациями. Ввиду срочности дела и желания Зееманна выпустить книгу к открытию берлинской выставки мне был дан срок в две недели с условием писать прямо по-немецки. Я принял предложение и засел за работу.
Не имея никаких справочников, но зная наизусть материал выставки и располагая данными парижского каталога, я написал статью, названную мною "Два столетия русского искусства" ("Zwei Jahrhunderte russischer Kunst"), которая вовремя появилась в журнале и в день открытия выставки в Берлине продавалась на ней в виде отдельной книжки. Этим я окунулся во всякие исторические изыскания.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16 -
стр.17
Продолжение...
|
