|
Картины:
Сказка инея и восходящего
солнца, 1908
Золотые листья, 1901
Разъяснивается, 1928
|
Автомонография Игоря Грабаря
Вернувшись в Россию, я проехал через Мюнхен в Петербург, где месяца два работал в архиве Академии художеств, извлекая оттуда драгоценные сведения о жизни и творчестве старых русских живописцев, скульпторов и архитекторов. В то время П.П.Вейнер приступил к изданию основанного им при ближайшем Участии Александра Бенуа, С.Н.Тройницкого, В.А.Верещагина и бар. Н.Н.Врангеля журнала "Старые годы".
Меня просили дать что-нибудь также, и я написал статью о первом русском пейзажисте Федоре Алексееве, составленную на основе новых материалов, найденных мною в академическом архиве. Это была моя первая проба в новой для меня области истории русского искусства.
Твердо помня, что "все жанры хороши, кроме скучного", я был вдвойне уверен, что особенно опасна скука архивных документов в применении к истории искусства, столь блестяще доказанная томами-мастодонтами А.И.Успенского. Я положил поэтому немало труда на отыскание такого типа изложения, при котором читатель легко усваивал бы архивный материал, не замечая его скуки.
Это, мне кажется, удалось, и Бенуа, прочитав статью, поздравил меня с находкой нужного стиля, который он определил как "французский" в противовес "немецкому", тяжеловесному.
"Алексеев" потянул за собой сперва всех своих современников, за ними живописцев первой половины XIX века, а там пошли скульптура и архитектура. Я зарылся в архивный материал, почти забросив живопись, проводя большую часть времени то в Петербурге, то в Москве. Большая часть 1907 года и весь 1908-й прошли под знаком архивного сидения.
Обработав архив Академии [художеств] и рукописи П.Н.Петрова и Н.П.Собко в Публичной библиотеке, я перешел в архивы Академии наук, сената, синода, Министерства иностранных дел, Министерства Двора и в Государственный архив.
В Москве сидел главным образом в Троицкой башне - в архиве Министерства Двора, в архиве Министерства юстиции, путей сообщения и иностранных дел, в Военном, Лефортовском, Губернском и других. Из казенных архивов пришлось перекинуться в частные. По вечерам голова пухла от архивных сведений, особенно от рукописей начала XVIII века, которые приходилось читать, ввиду их трудности, крайне медленно.
Уже в начале 1905 года я стал подбивать Кнебеля на издание журнала современного искусства, в котором после прекращения "Мира искусства" ощущалась настоятельная потребность. Кнебель пошел на это и очень увлекся идеей. Организацию журнала и его редактирование я брал на себя. Я бросил все и ушел по уши в организационные хлопоты, в устные и письменные переговоры с будущими сотрудниками.
Я предлагал назвать журнал "Свободное искусство". Бенуа находил, что, пожалуй, лучше дать просто название "Вестник искусства" или восстановить наше старое милое "Современное искусство". Дягилев и Философов согласились быть сотрудниками.
Добужинский уже начал работать над шрифтом, который мы с Кнебелем собирались заказывать в словолитне Лемана. Художники, истосковавшиеся по журналу, прямо ожили. Мусатов писал мне g декабря 1905 года из Тарусы, за несколько дней до смерти:
"Очень рад, страшно рад, что вы будете наконец редактором настоящего художественного журнала. И раз туда переходят все сотрудники "Мира искусства", это, значит, наступило наконец давно желанное возрождение "Мира искусства".
В качестве хорошего фотографа своих собственных вещей он дает несколько советов, как пользоваться светофильтрами, и предлагает для первого номера журнала два из четырех эскизов своих последних панно - "Весну" и "Лето". Они были отвергнуты Третьяковской галереей, что Мусатова очень огорчило. В заключение он писал: "Я их нахожу лучшими, ибо много работал после того, как их видела Третьяковская комиссия".
Издание журнала, однако, не удалось осуществить: в декабре вышел роскошно изданный первый номер журнала Н.П.Рябушинского "Золотое руно". Конкурировать с миллионером, способным безудержно сорить деньгами Кнебель не мог, и от издания нашего пришлось отказаться.
Мои архивные занятия толкали меня к обработке материала, который извлекал в виде грубой, сырой руды. Удача с первым опытом - "Федором Алексеевым" - подсказывала наметку целой серии монографий, отсутствие которых задерживало возможность приступа к изданию серьезной, не дилетантски, как ранее, а научно проработанной истории русского искусства. Как-то в разговоре я поделился этими мыслями с Кнебелем, и он с тех пор настойчиво стал упрашивать меня взять на себя составление такой истории.
Как я ни убеждал его, что для такой книги не пришло время, что в распоряжении историка итальянского, или французского, или немецкого искусства имеются богатейшие работы чисто монографического порядка, дающие возможность маневрировать в вопросах наименее выясненных и открывающие путь к синтезу, идея издания "Истории" настолько захватила его, что понемногу и я освоился с нею и в конце концов перестал возражать.
Я думал, что дать некий абрис истории русского искусства, может быть, и было бы полезно и даже своевременно. Какое-то начало следовало положить, и если оно не будет слишком неудачно и опорочено, то оно-то и даст толчок к дальнейшей монографической проработке различных вопросов истории русского искусства. Словом, лиха беда начало.
Я начал медленно обдумывать план, разрабатывая различные отрезки истории. Одновременно я убедил Кнебеля в необходимости выпуска отдельных монографий художников, сперва современных, а потом и старых, сначала одних живописцев, а затем и скульпторов и зодчих. До них, впрочем, дело так и не дошло.
Разработав общий план, рассчитанный на девять томов, по четыре-пять выпусков в каждом, я поделился своими мыслями с Бенуа, всецело их одобрившим и согласившимся взять на себя том истории русской архитектуры XVIII и XIX веков, а может быть, и некоторые части истории живописи.
Древнерусскую архитектуру в большей части взял Горностаев, с которым мы вместе должны были написать главу о русском деревянном зодчестве; скульптуру я первоначально брал сам, позднее передав ее Врангелю, выдвинувшемуся в это время в "Старых годах", за живопись должен был взяться также я сам, а к обработке декоративного искусства я привлек Н.П.Кондакова, М.И.Ростовцева, А.А.Спицына, Н.К.Рериха и других.
Редактируя все издание, которое должно было выходить по строго разработанному мною плану, я, естественно, устанавливал с каждым автором объем его работы, детальный план и характер. "История" не может быть разнобойной, а должна быть выдержана в одном типе. Не имея возможности подолгу сидеть в Петербурге, я вел обширную переписку со всеми сотрудниками, обсуждая и разъясняя все спорные вопросы.
Эта переписка, видимо, тяготила Бенуа, не любившего никаких ограничений своей творческой инициативы, и он начал отказываться от сотрудничества. Пришлось ехать в Петербург улаживать дело. Удалось уговорить его продолжать работу и принять хотя 6bI некоторые наиболее необходимые для однородности издания условия.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16 -
стр.17
Продолжение...
|
