|
Картины:
Сказка инея и восходящего
солнца, 1908
Золотые листья, 1901
Разъяснивается, 1928
|
Автомонография Игоря Грабаря
Проснувшись как-то утром и взглянув в окно, я, к удивлению, увидел, что выпал снег: весь сад был в снегу, снегом была засыпана колонная терраса. Зрелище снега с ярко-желтой листвой было столь неожиданно и в то же время прекрасно, что я немедленно устроился на террасе и в течение трех дней написал ту картину, которая находится сейчас в Третьяковской галерее и носит название "Сентябрьский снег".
Окончив ее, я ясно почувствовал, что сделал какой-то значительный шаг вперед по сравнению с этюдами Нары, что здесь лучше передан материал, но в то же время и больше поэзии, без которой пейзаж есть только протокол. Я чувствовал, что мастерство растет, что работается легче и увереннее.
Еще через несколько дней я в первый раз увидел иней. Видал его, конечно, и прежде, но не как художник, а как обыватель, теперь же я впился глазами в это необычайное, фантастическое зрелище, в эту сказку в действительности. Был солнечный морозный день после нескольких дней оттепели. Иней сверкал бриллиантовыми кружевами на бирюзовой эмали неба.
Я весь день ходил как во сне, наслаждаясь, наблюдая и готовясь наутро начать вещь, которая, казалось мне, должна выйти невиданной по теме и живописному напряжению. Увы, я был неопытен и не рассчитал: наутро от инея не осталось и следа, он исчез, как будто его и не бывало.
Я не знал еще тогда, сколь капризен и мимолетен иней, не знал, как надо спешить с работой, когда за ночь деревья одеваются в эти сказочно-прекрасные одежды, как дороги тогда не только дни, но и часы и минуты. Исчезновение инея было горько и обидно, но оно научило меня в дальнейшем многому.
Мне надо было, однако, уезжать: следовало узнать в Москве, когда и где будет наша новая выставка - "Союза русских художников", - и надо было съездить в Петербург, чтобы ликвидировать мою мастерскую и квартиру на 14-й линии Васильевского острова, так как мое решение перебраться в Москву было непоколебимо. Одна лишь забота не давала покоя: то, что я получил до тех пор за проданные с выставки вещи, подходило к концу и приходилось думать о новых источниках существования, которых я не представлял себе вне собственной живописи.
Я с ужасом думал о возможной перспективе иллюстраций и даже новой серии открыток, которую мне навязывал И.М.Степанов и к которой я решил прибегнуть только в самом крайнем случае.
Как ни удерживала меня тетушка в Титове, я уехал, пообещав после Рождества вернуться и остаться там до лета. Приехав в Москву, я снял комнату в номерах Арманд на углу Воздвиженки и Арбатской площади. У меня был адрес В.В.Переплетчикова, одного из главных организаторов "Союза", и я отправился к нему. От него я узнал, что выставка будет в Строгановском училище на Рождество, в течение двух-трех недель каникул.
Переплетчиков на следующее утро уже был у меня, чтобы посмотреть привезенные мною вещи. Все, что я написал в Турове, я раздарил своим гостеприимным хозяевам, кроме последней вещи, единственной, как мне казалось, достойной быть выставленной, ибо трактованной живописно и сделанной с увлечением.
Ее я привез вместе с тремя титовскими картинами. Увлекающийся Переплетчиков пришел от всего этого в дикий восторг и принялся трубить по всей Москве о моих новых вещах. На другой же день приехал ко мне Владимир Осипович Гиргиман, начавший тогда уже не на шутку коллекционировать. Он сразу взял у меня "Сентябрьский снег", заплатив не торгуясь спрошенную мною, по тогдашнему довольно внушительную, сумму - 500 рублей.
Получив деньги, я тотчас же поехал в Петербург. В мастерской у меня было немало всякой завали - привезенных из Мюнхена старых работ, оставшихся нарских этюдов, огромный холст "Городок на Северной Двине", большая библиотека, собрание японских гравюр и обстановка. Мне не хотелось долго задерживаться, почему я согласился ликвидировать мебель и все ненужное мне за первую предложенную сумму, передав мастерскую своему товарищу по Академии художнику Судковскому, родственнику известного мариниста, с условием сохранять до поры до времени все мое добро в мастерской.
В это время ко мне в мастерскую зашел доктор Иван Иванович Трояновский с дочерью, приехавший из Москвы. Он узнал, что я в Петербурге, от В.В.Матэ, у которого остановился. Он был уже тогда страстным собирателем картин новых русских художников, имел пять-шесть вещей Поленова, шесть-семь Левитана, К.Коровина, Михаила Васильевича Нестерова и много других. Ему во что бы то ни стало хотелось иметь что-нибудь Репина, Сомова, Лансере, Врубеля и меня. Вещи первых двух ему только что удалось купить.
Он съездил к Репину в Куоккалу и купил у него небольшой вариант "Запорожцев", сделанный гуашью и предназначавшийся для какого-то французского издания. У Сомова он также побывал в мастерской и купил у него небольшую акварель.
Других пока не достал и очень упрашивал меня уступить ему что-нибудь. Я знал, что он небогат и покупает только из своих врачебных заработков, почему подарил ему маленький этюд сарая, написанный в Наре. Заметив, что он ему не слишком нравится, я решил впоследствии подарить ему что-нибудь получше, что вскоре и удалось сделать.
Разделавшись с мастерской и квартирой, я вернулся в Москву, где встретился с В.Э.Мусатовым и виделся со всеми художниками-москвичами, готовившимися к выставке. Один из них, С.В.Иванов, жил в то время не в Москве, а на построенной им даче, в нескольких верстах от платформы Яхрома по Савеловской дороге. Он так увлек меня рассказом о своем там житье-бытье, о мастерской, замечательном возке на санях, в котором он пишет в двадцатиградусные морозы, что я не мог отказаться от его настойчивого приглашения поехать вместе с ним, и мы поехали.
Он выбрал действительно изумительное место для дачи и мастерской при ней - на правом, нагорном берегу реки Яхромы среди леса и снежных сугробов. От него открывался такой снежный простор и такие дали, что я дал себе слово непременно еще приехать сюда. Было в этой великолепной панораме что-то северное, нечто, напоминавшее мне дорогу в Сийский монастырь, где я был за год перед тем: была какая-то мощь и монументальность в исполинских елях, занесенных снегом, в пересекающихся линиях оврагов и лесных далей.
Времени у меня не было, я уехал только на один день, но все же успел написать два этюда. На счастье, выглянуло солнце, и я впервые познал красоту бесконечных бирюзово-сиреневых переливов на снегу. Один из этих этюдов, лучший по цвету и более значительный по выражению, я на другой день поднес с соответствующей надписью Трояновскому. Иван Иванович немедленно забавил меня переехать из номера к нему в Филипповский переулок, в дом Шиловой, у Арбатских ворот. С этого времени его квартира, сначала там, а позднее в Скатертном переулке, в доме Лукиных, была постоянным моим местопребыванием в Москве.
Я был у Трояновских как в родной семье, связанный крепкой дружбой с самим Иваном Ивановичем, с его женой Анной Петровной и дочерью Анной Ивановной.
стр.1 -
стр.2 -
стр.3 -
стр.4 -
стр.5 -
стр.6 -
стр.7 -
стр.8 -
стр.9 -
стр.10 -
стр.11 -
стр.12 -
стр.13 -
стр.14 -
стр.15 -
стр.16 -
стр.17
Продолжение...
|
